А если бы она не захотела снова видеть меня, то она вполне заменима.
Отвратительные слова казались выбранными специально, чтобы побольнее оскорбить ее. Ферн не могла этого слушать, чувствуя подступающие слезы и не желая заплакать перед ним. Она слепо оттолкнулась от стола и пошла к двери, но Колин схватил ее за руку, притянул к себе.
– Выслушай меня, Ферн. Я признаюсь, что у меня были такие намерения, когда мы поженились. Теперь их нет. Я стал другим человеком.
– И кто вы теперь? Почему изменились? Не потому ли… – Ферн искала грубость, способную выразить ее чувства, и, не найдя, зло сказала: – Не потому ли, что воткнуть в меня ваш предмет – это более возбуждающе, чем воткнуть его между ног кого-нибудь еще?
– Нет, Ферн, – ответил Колин. – Послушай, мой ангел…
– Не смейте меня так называть! – Она пыталась вырваться, но тщетно. – Никогда больше не называйте меня так. Я не ваш ангел. Я одна из ваших… шлюх.
– Прости, – сказал он настолько тихо, что Ферн перестала вырываться и замерла. – Прости за то, что я был таким. Прости, что не думал, как это может тебя обидеть… что ты вообще способна обидеться. Это я узнал в некотором роде действительно между твоих ног, как ты красноречиво выразилась, Ферн. Но это было только началом. Ты вернула меня к жизни, хотя и не ставила такую цель, теперь я другой. И ты другая, – прибавил он. – Ты знала, каким я был, когда выходила за меня…
– Как я могла знать? Ничего я не знала! Меня, словно певчую птицу, выбросили из клетки в лес. Я знала, что мне полагалось знать, была приучена не иметь собственных мыслей, чтобы не сомневаться в этом.
– Ты знала достаточно, – ответил Колин, глаза у него сверкали, как лед. – Ты знала, что я холоден, знала, что я пуст.
– Я не знала, что это значит, – прошептала Ферн, не в состоянии принять его утверждение.
– Но ты знала, – повторил он. – Я изменился. Знай это и будь довольна.
Она покачала головой.
– Меньше чем за пять дней?
– Иногда на это и целой жизни не хватает, а бывает и пяти дней много.
Посмотрев ему в глаза, она увидела за ледяным блеском… его. Он смотрел на нее серьезно и честно. Ферн закрыла глаза, чтобы сдержать рыдания.
– А как же ваш ребенок? И сколько еще детей вы оставили за собой?
– Насколько мне известно, это мой первый, – спокойно ответил Колин. – А что с ним делать, это я оставлю за тобой. В любом случае я пошлю своей любовнице, бывшей любовнице, деньги, в которых она нуждается. Потом ты можешь сказать мне, что хочешь сделать – оставить ребенка в Неаполе… или еще что-нибудь.
Ферн кивнула, проглотив комок в горле.
– Пожалуйста, разрешите мне уйти. Я должна подумать, должна побыть одна.
Колин отпустил ее.
– Не выходи из башни, – сказал он. – Я на время оставлю тебя в покое.
Она кивнула, почти не видя его, бросилась к двери и спустилась по опасной лестнице. Ей надо подумать. Надо выплакаться, она уже плакала, беззвучные слезы превратились в рыдания. Куда можно пойти? Она сразу отвергла главный зал и направилась к лестнице в кухню. Она знала укромные места – каменные помещения у лестницы. Стараясь не смотреть на дверь второй комнаты, вошла в первую, где был ящик у кровати, наполненный древней соломой. Ферн села в противоположном углу и отдалась во власть слез, но чем сильнее она рыдала, тем быстрее работал ум. Она не могла вспомнить, когда так много плакала. Дважды за несколько дней! Она не могла вспомнить, когда вообще плакала в последний раз. Не меньше десяти лет назад.
Ферн закусила губу, чтобы подавить рыдания. Она чувствовала себя преданной, хотя знала, что не имеет на это права. Когда они с Колином решили вступить в брак, она испытывала к нему только легкую симпатию. Но все равно это причиняло острую боль, задевало гордость, а что еще важнее – она начала сомневаться в их с Колином отношениях. Имеют ли они вообще для него значение, если он так легко их предает? Может, его прежние связи не просто кратковременное заблуждение? Но прошлая ночь была такой настоящей…
Почему бы ей не жить беспечно, как раньше, когда она согласилась выйти за него, еще не тронутая чувством более глубоким, чем смущение и неопытный трепет желания? Она бы сразу отказалась от головокружительной эйфории их ночей, если бы только могла освободиться и от этого.
Неправда. Ферн заплакала еще горше, от злости на себя, от раздражения на весь безумный мир. Привязанность, которая внесла в ее жизнь новый вид удовольствия, делала ее также уязвимой для новых печалей.
«Мой ангел». Ненавистные слова. Говорит, он изменился, стал другим человеком. А продолжает говорить «мой ангел».
Тогда насколько изменилась она сама? У нее было ощущение, словно за минувшие несколько дней с ее глаз спала пелена. Но ребенок, слепой от рождения, не знает, что такое дневной свет, как же она могла знать, что увидела?
Способен ли мужчина за пять дней изменить привычки всей жизни? Она чувствовала себя другим человеком и все же не умела выращивать цыплят или причесывать свои волосы. Наверное, изменения, какими бы подлинными они ни были, требуют времени, чтобы стать действенными.
«Мой ангел, мой ангел», ненавистный «мой ангел». Возможно, она не скажет ему, какую боль причиняют ей эти слова. Она говорила правду насчет его планируемой неверности… (Кто этот А.? Александр, Альберт, Артур?..)
Почему? Этот вопрос связал в один узел всю ее боль и гнев. Почему она, почему Колин, почему его любовница, почему все это? Почему она никак не решит, ненавидеть или простить его, и покончить с этим? Почему не может принять решение насчет себя и своей слабости… как вьющаяся роза, всегда говорила ее мать. Но когда шпалера гнется, роза увядает, а ей не хочется беспомощно увядать от поступков другого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61