Врачи уверяли его жену, что он будет жить еще много лет, но болезнь сделала его таким немощным, что он вынужден был оставить обычные занятия и удалиться в дом своих предков в Девоншире, где, по твердому, хотя и не высказанному вслух убеждению его жены и зятя, должен был пребывать и впредь.
Нелл не знала, чем, собственно, Кардросс заслужил такую благодарность ее родителей. Все это называлось туманным словом «договоренности», и ей не полагалось забивать этим свою хорошенькую головку; от нее лишь требовалось всегда вести себя достойно и благоразумно. Матушка, заявляя о своей глубокой благодарности, совершенно определенно объяснила ей, что именно должно подразумеваться под ее долгом: всегда представать перед милордом с приветливым лицом и никогда не ставить его в неловкое положение, задавая ему вопросы дурного тона или показывая ему свою осведомленность о возникшей у него (что возможно) связи за пределами стен его роскошного дома на Гросвенор-сквер.
– В одном я уверена до конца, – говорила матушка, нежно поглаживая руку Нелл, – в том, что он будет относиться к тебе с величайшей предупредительностью! А манеры его так безукоризненны, что я уверена: тебе никогда не придется жаловаться на пренебрежение с его стороны или… или на равнодушную вежливость, которая является уделом столь многих женщин в твоем положении. Уверяю тебя, моя милая, нет ничего мучительнее, чем быть замужем за человеком, который не скрывает, что его интерес лежит вне дома.
Матушка знала, о чем говорила, ибо именно такой была ее собственная судьба. Но о чем матушка не знала и о чем никто не должен был даже догадываться – это то, что столь заботливо наставляемая дочь без памяти влюбилась в милорда при первой же встрече, когда леди Джерси, одна из патронесс Олмака, подвела его к ней через весь зал, чтобы представить, а она, взглянув на него, увидела, что он улыбается ей. Нет, матушка даже не подозревала об этом. Матушка была способна на нежные чувства, но и она знала, что замужество и любовь – совершенно разные вещи. Она сама признавалась, что больше всего на свете боялась, что Нелл придется выйти замуж за человека, который не будет ей нравиться, но она была абсолютно уверена, что такой очаровательный и красивый джентльмен, как Кардросс, должен Нелл обязательно понравиться. И более того, нет сомнения, что он намерен относиться к своей жене более чем внимательно. Он ведь сам пожелал, чтобы леди Джерси представила его ей на том памятном балу; а то, что он впоследствии говорил отцу, прося руки Нелл, и вовсе успокоило материнские тревоги. Выйдя за него замуж, Нелл будет окружена только вниманием и предупредительностью.
Нелл, потерявшая голову от любви, не верила в то, что Кардросс мог попросить ее руки лишь потому, что она хороша собой, знатна и, возможно, приятна ему более, чем кто-либо из других молодых девиц, мелькавших перед его придирчивым взглядом; но матушка оказалась права. Когда Нелл познакомилась со сводной сестрой и подопечной милорда – веселой юной брюнеткой, которая еще не выезжала, но надеялась, что золовка вывезет ее в свет, – эта неукротимая девица, радостно обнимая ее, воскликнула:
– О, какая ты красивая! Куда лучше любовницы Джайлза! Как здорово, если ты ей дашь от ворот поворот!
Это было ужасным ударом, но Нелл не выдала себя, что принесло ей хоть и слабое, но все-таки утешение; и она благодарила судьбу, что узнала правду прежде, чем успела показаться смешной, выставив перед светом свои чувства или утомив и наскучив милорду своей чрезмерной преданностью, что, как она узнала уже в свой первый сезон, считалось совершенно немодным. Что же касалось того, чтобы дать от ворот поворот леди Орсетт – а ей не понадобилось много времени, чтобы выяснить имя любовницы милорда, – то это стремление, как и ее прежние мечты, относилось, скорее всего, к области фантазии и уж конечно казалось совершенно нереальным сегодня, когда милорд требовал от нее отчитаться за свои долги.
– Скажите мне правду, Нелл!
Его голос, мягкий, но с отчетливыми повелительными нотками, отвлек ее от торопливых и путаных мыслей. Но ему же нельзя сказать правду, ибо даже если он и простит ее за непослушание, он вряд ли простит Дайзарта, для которого, как он считал, не может быть никаких оправданий. А если он теперь откажется вызволить Дайзарта из всех его неприятностей и не позволит делать этого и ей тоже, что станет с Даем и в конечном итоге с бедным папой? Не так давно он довольно мрачным тоном заметил, что лучше всего было бы купить Дайзарту военную форму и отправить его в Индию, в армию лорда Веллингтона; вполне возможно, что именно это он и сделал бы, узнай он о новой беде Дайзарта. К тому же не было сомнений, что Дайзарт ухватился бы за это предложение, потому что у него всегда была склонность к военной карьере. Но отец, младший сын которого был еще школьником и учился в Харроу, отказывался даже говорить об этом, а с матушкой, при одной только мысли о том, что ее обожаемый первенец подвергнет себя опасностям и лишениям военной кампании, случались нервные приступы.
Нет, о том, чтобы сказать правду, не может быть и речи; но как объяснить трату трехсот фунтов, не имея ни одного счета для подтверждения расходов? Дочери лорда Певенси не было надобности долго ломать себе голову над этим вопросом: вряд ли кому-либо лучше, чем членам семьи Ирвинов, было известно, куда могут бесследно исчезать деньги.
– Это не Дайзарт! – быстро проговорила она, – Боюсь, что это я! – Она увидела, как он переменился в лице, взгляд стал настороженным, у рта пролегли твердые линии, и ей внезапно стало страшно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82