– Посевам нужна вода, донья Мерседес, – сказал Моралес, тоже на время разогнувший спину.
– Я как раз об этом подумала. Один из рукавов Яки течет к востоку чуть выше наших полей. Если бы мы смогли отвести его сюда, вода сама потекла бы вниз на прополотые нами посевы. Я читала про такие вещи в книге.
Смуглое лицо Хуана Моралеса выражало безмерное уважение к госпоже.
– Говорили, что когда-то давно индейцы, живущие в долинах вокруг Мехико, орошали огромные поля, которые и глазом не окинешь. Они даже делали из глины трубы и доставляли воду чуть ли не за тысячу лиг.
– Это называется акведуки, – подтвердила Мерседес, глядя на иссохшего низкорослого индейца в мешковатых белых штанах и рубахе. Бездонные черные глаза были глубоко запрятаны на широкоскулом лице. Он казался древним и неподвластным ходу времени, как и сама Мексика. Были ли его предками знаменитые ацтеки?
Иногда Мерседес чувствовала, что эта суровая и прекрасная страна так и останется ей чужой, хотя она провела здесь почти всю жизнь. Она была гачупино. Так называли тех, кто родился в Испании, и поэтому считали здесь пришельцами. Но она любила эту землю, свою землю, со страстью, порожденной тяжким трудом и борьбой за выживание в бурные годы, которые выпали на ее долю.
– А сможем ли мы прокопать такую длинную канаву, донья Мерседес?
Мерседес посмотрела на прокаленную солнцем почву.
– Мы должны это сделать, Хуан. Сегодня вечером мы сходим на берег ручья и решим, откуда лучше начать работы.
Когда ей удалось вернуться в дом, солнце уже было в самом зените. Розалия, вероятно, уже позавтракала, и ее отправили поиграть на кухню. Мерседес отдала ребенка под опеку Ангелине и Лупе, но обе женщины были и так заняты по горло домашними делами. Вероятно, было бы лучше взять Розалию с собой, но в открытом поле было слишком жарко и пыльно и негде было укрыться от палящего солнца.
На губах Мерседес заиграла презрительная усмешка, когда она вспомнила о священнике, у которого не было никаких обязанностей по дому, кроме молитв и чтения религиозных трактатов. Ей надо будет посоветоваться с Лусеро насчет воспитания Розалии. Упрямый священник всегда испытывал неприязнь к ее мужу. Возможно, Лусеро будет против того, чтобы отец Сальвадор давал уроки его дочери. Но в ближайшем окружении не было никого, способного выполнять подобную миссию, кроме самой Мерседес. Она бы с охотой занялась образованием девочки, но на ней лежала главная обязанность – забота о Гран-Сангре.
Правда, Лусеро, судя по всему, собирается снять часть тяжести с ее плеч. Она не была уверена, что с радостным облегчением поделится с таким трудом завоеванной властью с человеком, который никогда не проявлял интереса к родовому поместью. Одна надежда на то, что война повлияла на него, научила дисциплине, обязательности и уважению к труду. Воспоминание о том, как утром он рассматривал ее натруженные руки, заставило ее сердце биться сильнее.
Задержавшись на кухне, чтобы омыть ноги от пыли в лохани с водой, специально поставленной здесь для этой цели, Мерседес услышала громкие вопли, сопровождаемые градом ругани, разорвавшие царившую в доме тишину. Тут же раздался яростный лай Буффона, как аккомпанемент человеческим проклятьям. Шум раздавался во дворике, примыкавшем к кухне.
Мерседес поспешила на крик и увидела Ангелину, стоящую на пороге с воинственным видом.
– Прекрати это немедленно, Инносенсия! – воскликнула кухарка.
– Посмотри, что наделало это отродье с чертовой своей псиной! Вся моя работа насмарку! Мои руки красны, как у торговки рыбой, а ради чего? Пошла вон отсюда, мерзавка, дочь шлюхи! – вопила Инносенсия.
Мерседес, отстранив с дороги Ангелину, ворвалась в патио. Розалия, испуганно сжавшись в комочек, сидела в жидкой грязи возле опрокинутой бадьи с белыми скатертями. Глаза ее были полны слез, рыдания сотрясали худенькое тельце. Огромная собака, защищая малышку, восседала рядом.
Мерседес взяла девочку на руки и с вызовом встретила убийственный взгляд разозленной Инносенсии.
– Если ты произнесешь еще раз хоть одно бранное слово, то простишься с этим домом навсегда! – пригрозила Мерседес.
– Вы не посмеете выгнать меня. Только дон Лусеро вправе уволить прислугу, а он ни за что не позволит мне уйти!
Она нагло фыркнула, презрительно глядя на хозяйку, и вновь обратила свой гнев на Розалию:
– Вот кого надо гнать отсюда поганой метлой! Ее и этого мерзкого пса, исчадие ада!
– Я не хотела сделать ничего плохого… И Буффон тоже… – задыхаясь от слез, проговорила Розалия.
Мерседес ласковым движением убрала со лба девочки упавшие на лицо локоны, тыльной стороной руки вытирая ей слезы.
– Расскажи, как все это случилось.
– Мы… мы играли с Буффоном мячиком, вон тем… – девочка указала на голубой шар из шерсти, лежащий на снежно-белой скатерти и оставивший на ней грязное пятно. – Я кинула ему мяч… – Тут слезы опять стали душить ее. – Он упал в бадью. Я побежала, чтобы достать его…
– А этот большой дуралей толкнул тебя и опрокинул бадью, хватая зубами свою игрушку, – закончила за девочку Мерседес.
– Не из-за чего поднимать шум, – уже вполне миролюбиво вмешалась Ангелина, легко, словно это была пушинка, подняв тяжелую бадью и водрузив ее на скамейку. – Мы выведем все пятна лимонным соком. – Она обратилась к Инносенсии: – Принеси скорее кувшин с лимонным соком и наполни бадью чистой водой из колодца. Я сама займусь пятнами.
Инносенсия топнула ногой.
– Мы весь день будем перестирывать это тряпье, а между прочим, это вообще не моя работа. Я не прачка, – заявила она, отваживаясь на открытый вызов хозяйке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141