Буффон глухо зарычал, тряхнул головой и, разбрызгивая грязь вокруг, испачкал ее яркую юбку, вызвав у Инносенсии новую серию проклятий. Она отскочила от собаки, поскользнулась и приземлилась на свой аппетитный зад, составляющий предмет ее особой гордости. Инносенсия никак не могла подняться, скользя в липкой грязи, и ее ярость сменилась испугом перед грозно рычащим на нее псом.
Мерседес не удержалась от смешка. Приказав Буффону стоять спокойно, она обратилась к съежившейся от страха потаскушке:
– Ты права – ты не прачка. И не кухарка, и не горничная. Ты оставшаяся не у дел шлюха и, если ты еще раз повысишь голос на меня или дочь хозяина, лишишься крыши над головой.
Смуглый цвет кожи не мог скрыть внезапную бледность Инносенсии. В первый раз она внимательно взглянула на девочку и заметила несомненное сходство ее с Лусеро Альварадо, хотя индейская кровь матери тоже ощущалась. Сознание непростительности своего поведения ошеломило ее:
– Я… я не знала, что она дочь хозяина. Я думала…
– Ты думала, что это ребенок какой-нибудь служанки, которого можно безнаказанно оскорблять? – рассерженно оборвала ее Мерседес. – Теперь живо вставай и принимайся за работу. Если я узнаю, что ты пререкаешься с Ангелиной, то сама лично повыдергаю тебе все волосы, а лысую голову отдам Буффону играть вместо шара. Тебе все ясно?
Обреченно кивнув, Инносенсия поднялась, кое-как выжала грязную юбку, склонилась над колодцем и потянула на себя веревку с привязанным к ней ведром.
Розалия тихонько хихикнула, наблюдая, как ее обидчица, неуклюже раскачиваясь, словно жирная утка, ковыляет по грязи, заново наполняя бадью.
– Она похожа на дойную корову, которую матушка настоятельница держала в обители.
Мерседес ответила девочке улыбкой:
– Ты это тонко подметила, Розалия. Очень похожа.
Смывая грязь с Розалии, а заодно и с Буффона – что было гораздо труднее, Мерседес размышляла о том, как ее муж отнесется к угрозам, которые она позволила себе обрушить на голову его прежней любовницы. Правда, после своего возвращения Лусеро не ложился с ней в постель. Во всяком случае, никаких свидетельств тому не было. Но то, что она узурпировала его власть, причем столь открыто, могло ему не понравиться. Затем, вспомнив жестокие слова шлюхи, обращенные к дочке Лусеро, Мерседес убедила себя, что хозяин Гран-Сангре не разрешит никому, даже своей любовнице, обижать его дитя. Однако на протяжении всего дня мысли о том, что может в отместку предпринять злопамятная Инносенсия, беспокоили ее.
Николас возвратился из поездки в сумерках – запыленный, пропотевший и измученный долгим пребыванием в седле. Все его мечты были только о ванне – о чудесном, продолжительном купании в горячей воде.
Спешившись у конюшни, он прошел мимо кухни, по запаху догадываясь, что Ангелина готовит для него ужин по его вкусу, но усталость убила в нем голод. Все его желания сосредоточились на вожделенном купании.
У парадного входа ему повстречалась Лупе, тут же присевшая в почтительном реверансе. Лупе была еще молода – миниатюрная девушка с круглым личиком и живыми карими глазками.
– Мы не ждали вас так рано, дон Лусеро. Ваш ужин…
– Все в порядке, Лупе. С ужином можно обождать. Пожалуйста, скажи Лазаро, чтобы он наполнил ванну, а Бальтазару вели принести бритву, мыло, свежее полотенце и смену чистого белья.
Ник продолжал свой путь по двору, чувствуя себя слишком грязным и дурно пахнущим, чтобы войти в дом. Он подумал, что Мерседес и Розалия в этот тихий вечер тоже находятся где-то снаружи, и решил поискать их.
Девочки и жены нигде не было видно, и он присел у фонтана в тени фигового дерева, дожидаясь, пока Лазаро приготовит ванну. Затем Ник направился в длинное узкое помещение, предназначенное для купания господ. Там он быстро скинул с себя одежду и погрузился в просторный чан из меди с фаянсовым покрытием, способный разместить даже двоих.
Николас оперся затылком о край чана, расслабился в воде и стал вспоминать рассказы Лусеро о взаимоотношениях в его семье. Теперь это была его, Ника, семья.
Лусе ненавидел свою ледышку-мать, но преклонялся перед диким, необузданным нравом отца. Хотя Николас мог посочувствовать брату, лишенному материнской любви, он ненавидел дона Ансельмо даже сильнее, чем Лусеро донью Софию. Дон Ансельмо использовал глупую юную Лотти для развлечения и покинул ее без малейших укоров совести беременной. Кто знает, может быть, именно это подтолкнуло мать Ника на дорожку, ведущую вниз.
Внезапно его размышления прервала Инносенсия. Ее низкий грудной голос прозвучал над самым ухом.
– Вижу… Вижу… Война немного подпортила моего резвого жеребца. Молю Бога, чтоб самое важное твое достояние сохранилось нетронутым.
Она облизнула яркие карминовые губы. В комнату Инносенсия явилась с ворохом полотенец. Подслушав, как хозяин отдает распоряжения Лупе, она решила воспользоваться подвернувшимся случаем побеседовать наедине с Лусеро, прежде чем его стерва-жена накапает яду ему в душу. О Святая Девственница! Если б она знала, что эта мерзкая кроха – дитя Лусеро, то не поступила бы так опрометчиво!
Инносенсия сложила полотенца на скамеечку и, приняв соблазнительную позу, уселась на край ванны. С целью продемонстрировать ему получше свои пышные прелести, она низко наклонилась над ним.
Ник устало усмехнулся:
– Это мое достояние больше не должно тебя интересовать, Сенси!
Она возразила:
– Ты по-другому заговоришь, когда тебе надоест сварливая женушка. Разреши мне посмотреть, хорошо ли она ухаживает за твоей игрушкой.
Инносенсия опустила руку в воду, и ее умелые пальцы быстро скользнули по животу к его паху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141