Джессика вела себя так, словно ничего не случилось, но ей я не верила. Временами мне казалось, что она в душе насмехается над моими стараниями убедить всех в том, что мы — лучшие подруги.Я пообещала на следующий день прийти к ним с Бенедиктом в детскую и выпить чаю, но, явившись, обнаружила, что Бенедикт стоит на стуле посреди комнаты в полном одиночестве.— Я — обезьянка, — сообщил он мне. — Обезьянки карабкаются, ты ведь знаешь?Я отвечала, что да, мне об этом известно.— Хочешь, я буду слоном? У них хобот, и они ходят вот так… — Он слез со стула, стал на четвереньки и двинулся по комнате. — Хочешь, теперь я стану львом? — спросил он.Я сказала, что предпочла бы, чтобы он некоторое время побыл самим собой, и это заявление его изумило.Вошла Джессика, и я, в очередной раз убедившись, как мальчик к ней привязан, устыдилась своей ревности. Мне следовало радоваться, что мы нашли хорошую гувернантку; Джессика, без сомнения, умела обращаться с детьми, а то, что она так быстро завоевала сердце Бенедикта, говорило в ее пользу. «Но она заняла мое место… — подумалось мне, — везде… во всем доме».В тот же миг мне стало стыдно, и я торопливо заговорила о том, как хорошо выглядит Бенедикт и как мы все благодарны ей за заботу о нем.— Это — моя работа, — отвечала она. — Хотя в тот день, когда Гвеннан принесли к нам в дом, я и подумать не могла, что буду воспитывать ее ребенка.— Бедная Гвеннан. Бенедикт так похож на нее. Каждый раз, как смотрю на него, вспоминаю о ней.Я села, и Бенедикт, подойдя, положил руки мне на колени и заглянул в глаза.— На кого я похож? — спросил он.— Ты только что был похож на слоника, но теперь превратился в самого себя.Он рассмеялся.Джессика налила чай в детскую коричневую глиняную чашку.— Чай всегда намного вкуснее в этих старых глиняных кружках, — заметила она. — Это — потому, что мы помним их с самого детства.Она заговорила о тех днях, когда ее мать была жива. Джессика была единственным ребенком и с самого первого дня обещала стать красавицей; они очень на это рассчитывали. Как отличалось ее детство от моего?— Обычно я сидела в высоком стульчике, — рассказывала она, — и смотрела, как отец делает лекарства. Он всегда говорил: «Это — от инфлюэнцы» или «Сегодня меня навестит госпожа Язва». Он помнил всех своих пациентов и их болезни. Мама всегда говорила, что мне вредно так много слушать о всяких недугах, но отец возражал, что для дочери врача это нормально.Джессика была очень мила. Может быть, она старалась успокоить меня, как я старалась успокоить соседей?— Вам с сахаром? — спросила она.Я кивнула:— Да, пожалуйста. Я люблю сладкое. У меня, как говорят, сахарный зубок.Бенедикт уставился на меня.— Покажи! — закричал он. — Покажи мне сахарный зубок!Я объяснила ему, что это просто значит, что я люблю класть в чай много сахару, и он задумался.— Если бы это было возможно, — продолжала Джессика, — я бы стала врачом.— Благородное занятие, — согласилась я.— Иметь власть… хоть до какой-то степени… над жизнью и смертью… — Ее глаза сияли.Меня поразило, как она это сказала. Власть?Но не успела ни о чем подумать, потому что Бенедикт схватил ложку и раньше, чем мы успели заметить, что он делает, высыпал полсахарницы мне в чай.— Это — для твоего сахарного зубка, — заявил он.Мы рассмеялись.Мы сидели за обедом, обсуждая бал, который собирались давать в Менфрее. Бал-маскарад, как мы сообщили Хэрри Леверету прошлым вечером, когда он с матерью приходил к нам на вист. После примирения Левереты бывали у нас часто; а благодаря Уильяму и Джессике мы могли играть на два стола.— Я никогда не забуду, — сказал Хэрри, — тот маскарад, который ваш отец устраивал в «Вороньих башнях».Я тоже помнила его во всех подробностях. Он стал поворотной точкой в моей жизни. В ту ночь я осознала, что могу быть привлекательна; топазовое платье, которое я надела тогда, выявило во мне ту необычность, которую я с тех пор всегда стремилась подчеркнуть.Платье по-прежнему висело у меня в шкафу. Я часто смотрела на него и мечтала, что могу когда-нибудь снова его надеть, хотя сетку с топазами я носила и просто так.Поэтому я обрадовалась подходящему случаю нарядиться в него опять, хотя знала, что не смогу сделать этого, не пробудив болезненных воспоминаний о Гвеннан: как она сидела на галерее вместе со мной, как мы прокрались вниз — две девочки, мечтающие о чуде! Интересно, подумала я, помнит ли об этом и Хэрри.— Да, вечера моего отца были великолепны, — улыбнулась я. Перед моим мысленным взором предстал лондонский дом, взбудораженный сложными приготовлениями, и девочка, перегнувшаяся через перила, которая подслушивала и не услышала о себе ничего хорошего.— Ох уж эти воспоминания, — проговорил Бевил. Со времени приключения на острове он всячески старался выказать мне свою привязанность, и я наконец почувствовала себя лучше. Наверное, если бы не Джессика, я бы совсем успокоилась.Но она сидела здесь, скромно улыбаясь, и внимательно слушала; сама непринужденность нашей беседы показывала, что она принята на правах члена семьи.— В таких случаях всегда возникает проблема с костюмами, — сказал Уильям. — Но я знаю отличную фирму, где можно взять их напрокат. — он улыбнулся мне: — Я пользовался ее услугами еще во времена вашего отца.— У меня — свой костюм, — твердо ответила я. — Я как-то надевала его на один из отцовских вечеров.Джессика чуть наклонилась вперед:— Какой же? Из какой эпохи?— Просто старинное платье. Видимо, оно принадлежало одной из леди Менфрей, потому что существует портрет, где изображена дама, в него одетая… даже если это и не то же самое платье, то оно так похоже, что я не могу заметить разницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89