е. доносов, приходивших к нему от его шпионов, на лучших, наиболее уважаемых лиц из римского общества, и почти всегда имевших своим последствием дележ между доносчиками имущества лица, которое они оклеветали.
С проклятого острова шли указы о смертной казни и о конфискации имущества, а низким доносчикам – разного рода награды: некоторым из них давались важные должности и ставились даже статуи, как великим гражданам.
В глазах Тиверия всякий ничтожный поступок мог быть принят за оскорбление императорской фамилии, за. государственное преступление: слово, сказанное на веселой пирушке, невинные шутки, снятие одежды перед изображением Августа, наличие при себе во время отправления естественных потребностей монеты с изображением Тиверия или его матери, – все это могло быть достаточным поводом к осуждению на смертную казнь.
Что касается развратных забав, которыми Тиверий обесчестил свою старость, то мое перо отказывается от их описания, и умалчивая об этом, я ограничусь лишь указанием еще на два поступка Тиверия по отношению к своей матери, героине моего рассказа, которой он был обязан своим возвышением.
Ливия распорядилась в память своего покойного мужа поставить статую близ театра Марцелла, и по ее же распоряжению на этой статуе были вырезаны имена ее и Тиверия, причем имя последнего помещено внизу, под именем его матери. Этого было достаточно для Тиверия, чтобы он вышел из себя; в его глазах это было жестоким оскорблением, нанесенным ему, как государю, и он не забыл его при следующем случае. Когда Ливия опасно заболела, и сенат, по рабской преданности своей, вотировал устройство народных игр и религиозных процессий для умилостивления богов, Тиверий позаботился о сокращении этих демонстраций в честь его матери, удовлетворив, таким образом, своей злобе против нее.
Еще яснее выразилась его неприязнь к матери при следующем обстоятельстве. Однажды у себя на вечере, в присутствии гостей, Апулея Варилия, племянница сестры императора Августа, зло подсмеялась над Ливией и покойным цезарем. Узнав об этом, Ливия, ненавидевшая, как известно, всех родственников Августа, а в числе их и Апулею Варилию, немедленно сообщила об ее поступке Тиверию, причем желая усилить обвинение, намекнула и на противозаконные отношения Варилии к Манлию.
Ливия ожидала торжественного отмщения, между тем Тиверий распорядился иначе. Назначая над Варилией суд, он приказал подвергнуть ее наказанию, если окажется справедливым донос, за непочтительные слова об Августе и за прелюбодеяние, но оставить без внимания насмешки Варилии над Ливией; консулу же, на его вопрос, касавшийся последнего обстоятельства, он ответил следующей фразой: «Никто не может быть преступником за слова, произнесенные против нее», т. е. против Ливии.
Вот, чем заплатил Тиверий своей матери за все ее жертвы и заботы о нем, за все преступления, к которым прибегала она, чтобы сделать его наследником Августа. Оскорбляемая и унижаемая поведением своего сына, Ливия старалась вознаградить себя тем, что пользуясь отдаленностью Тиверия, переселившегося на остров Капри, распоряжалась самовольно в Риме, так как префект Сейян не осмеливался противоречить ей; не оставляла она без внимания и своего здоровья, поддерживая его, по уверению Плиния, пеццинским вином и консервами, приготовлявшимися из корня, называемого enula сатрапа, которые она употребляла ежедневно. Таким образом, она дожила до восемьдесят шестого года, последнего в ее жизни.
Однажды утром, это было в 29 г. по Р. X., лежа больной в своей комнате, Ливия ударила в металлический диск, стоявший на одноножном столике, и на серебряный звук в комнату немедленно вошла одна из служанок.
– Это ты, Азия? – спросила вошедшую Ливия.
– Я, госпожа.
– Почему тебя не было здесь?
– Ты спала таким спокойным сном, что я боялась даже своим дыханием нарушить его; но я бодрствовала.
– Есть там кто-нибудь?
– В прихожей толпятся лица всякого звания, ожидая с нетерпением вести о том, как провела ты ночь; между ними находится и Ургулания, надеющаяся, что ты примешь ее.
– Иди, Азия, и скажи посетителям, что в лампаде остается мало масла и что она готова угаснуть навсегда.
– Боги этого не допустят.
– А Ургуланию введи ко мне.
Ургулания не замедлила явиться. Ливия встретила ее словами:
– Дай мне увидеть свет.
В то время, как фаворитка отворяла ставни и солнечный луч осветил комнату, больная старуха воскликнула:
– В последний раз вижу я сегодня солнечный свет!
– Нет, Ливия Августа: этого не может быть!
– Это будет… Ургулания, спрашивала ты о том, приехал ли Тиверий?
– Его еще нет, – отвечала фаворитка с некоторым смущением.
Наступило молчание.
Ургулания хотела приискать благовидную причину неприезда Тиверия, найти слова, которыми можно было бы успокоить страдающую ожиданием Ливию, но не была в состоянии этого сделать; она истратила все свое красноречие еще в прошлые дни, так как Ливия недели две назад, как только почувствовала, что настоящая болезнь уложит ее пепел в урну, писала к Тиверию, высказывая ему свое желание видеть его в последний раз.
С тех пор каждое утро она встречала свою фаворитку вопросом:
– Приехал ли император?
И каждое утро получала один и тот же ответ:
– Нет еще.
– Ургулания, – сказала Ливия, прервав, наконец, продолжительное молчание, – приблизься ко мне и выслушай, что я тебе скажу.
Нагнувшись к лицу Ливии, фаворитка заметила слезу, тихо катившуюся по морщинистой щеке старухи.
– Он не явится ко мне! – прошептала больная хриплым и едва слышным голосом. – Злодей!..
– Он приедет, божественная Августа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187