Говорю вам, что эти мужи вечно стремились оскальпировать меня! В другой раз я спасся от них лишь благодаря своему умению чертить карты. Наверно, карты получались у меня действительно хорошо, но помню только, что делал я это с истинной любовью.
Не сомневаюсь в том, что глядеть на звезды - прекрасное занятие, потому что оно ведет нас за рубежи недоступного. Но разглядывание карт, к которому я пристрастился так рано, устанавливает плодотворную и полезную связь между проблемами земных пространств и здоровым человеческим любопытством, придает честную определенность вашему дару воображения. И правдивые карты, составленные в XIX веке, пробудили во мне страстный интерес к истине географических фактов и стремление к точным знаниям, которое позже перешло и на другие области науки.
Дело в том, что сам дух картографии претерпел перемены. Начиная с середины XVIII века составление карт стало превращаться в честную науку, которая не только регистрировала знания, добытые ценой тяжелых усилий, но и по-научному освещала географическое невежество своего времени. И вот Африка - континент, из глубин которого, как говорили когда-то римляне, всегда приходило что-нибудь новое, - оказалась освобожденной от однообразных средневековых вымыслов, и эти вымышленные чудеса сменились на карте волнующими белыми пятнами. Неисследованные области! Фантазия моя рисовала достойных, предприимчивых и самоотверженных людей, вгрызающихся в края неизведанного, атакующих его с севера и с юга, с востока и с запада, завоевывающих кусочки истины то здесь, то там и порой поглощаемых тайной, к раскрытию которой так настойчиво устремлены были их сердца.
Кажется, первыми друзьями, которых я избрал среди них, с тех пор как начал проявлять внимание - географическое внимание - к континентам нашей земли, оказались Мунго Парк из Западного Судана и Брюс из Абиссинии. Слава этих исследователей давно уже приобрела к тому времени европейский характер, а сами они стали историческими фигурами. Но для меня история их была внове, потому что самые свежие географические известия, которые могли шепнуть мне, когда я лежал в колыбели, относились к экспедиции Бэртона и Спека, к открытию Танганьики и Виктории Ньясы.
Я чистосердечно признаю себя современником открытия Великих Озер. Да, я мог слышать об этом в колыбели, и правильно было, что, достигнув отроческого возраста в конце 60-х годов, я впервые попробовал рисовать карты и отдал первую свою дань уважения первым исследователям этих краев. Дань эта заключалась в том, что я тщательно нарисовал карандашом очертания Танганьики в моем дорогом старом атласе, который, будучи опубликован в 1852 году, конечно, понятия не имел о Великих Озерах. Сердцевина Африки изображалась там крупным белым пятном. Разумеется, только романтический порыв мог подсказать мне мысль о том, чтобы со всей аккуратностью, на какую я только был способен, нанести на карту новейшие данные. Мне казалось тогда, что таким образом я иду по горячим следам географического открытия. И это вовсе не было пустой тратой времени. Совсем неплохо, что я получил тогда небольшую практику, оказавшуюся пророческой. Много лет спустя, когда я был вторым помощником капитана торгового флота, в мои обязанности входило, в соответствии с указаниями Адмиралтейства, корректировать и пополнять новыми данными морские карты различных судов. Я выполнял эту работу добросовестно и с чувством ответственности, однако - и это естественно - никогда уже мне не удавалось воскресить в себе то волнение, с которым наносилась Танганьика на незаполненное пространство в моем старом атласе.
Не следует думать, что я потерял интерес к полярным районам. Но сердце мое и горячее, активное сочувствие обратились от зоны вечной мерзлоты к краям палящего зноя; увлекали меня, несомненно, и проблемы тех и других широт, но еще больше - люди, которые, подобно великим мастерам искусства, трудились - каждый в согласии со своим темпераментом, чтобы полностью завершить географическую картину земли. Почти каждый день моей жизни школьника я посвящал какое-то время их обществу. И доныне я считаю, что это было очень хорошее общество. Не самую последнюю роль в увлекательности изучения географических открытии играет возможность проникнуть таким путем в характер тех людей особого склада, которые посвятили лучшую часть своей жизни исследованиям на суше и на море. В открывшемся передо мной мире размышлений и фантазии именно эти люди, а не герои знаменитых романов, стали первыми моими друзьями. Вскоре некоторые из них воплотились для меня в образы, нерасторжимо слитые с теми или иными частями света. Западный Судан, например, реки и основные контуры которого я мог бы нарисовать по памяти даже сейчас, воспринимается мной в связи с одним эпизодом жизни Мунго Парка.
Думая об этом, я вижу молодого, исхудалого, светловолосого человека в изорванной рубашке и бриджах, который, задыхаясь, лежит в тени гигантского африканского дерева (неизвестной породы), а из травяной хижины ближней деревушки выходит милосердная чернокожая женщина, неся ему выдолбленную тыкву с чистой, холодной водой, - простое средство, совершившее, по его словам, подлинное чудо исцеления. С другой стороны, Центральный Судан предстает передо мной совершенно по-другому, в облике уверенного в себе человека с острым взглядом, в длинном плаще и тюрбане, медленно подъезжающего к глинобитным стенам африканского города, все взбудораженное население которого хлынуло к воротам, чтобы поглядеть на чудо: это доктор Барт, опекаемый лордом Пальмерстоном и субсидируемый британским министерством иностранных дел, приближается к Кано, еще ни разу не открывавшемуся взору европейца.
1 2 3 4 5 6 7 8