Кастор и Поллукс по-прежнему дрались. Кантэн часами сидел с удочкой у реки, а невозмутимый капитан важно беседовал с Раулем и покровительственно рассказывал ему и Голиафу разные приключения.
Доротея как будто отдыхала. Но на самом деле она усердно наблюдала и занималась изысканиями. Несколько часов посвящала она мальчуганам, а остальное время следила за старым бароном, бесцельно слонявшимся по двору с Голиафом на цепочке. Взгляд старика рассеянно блуждал по сторонам, а Доротея не спускала с него глаз, ловя хоть проблески сознания.
Несколько дней провела она на чердаке, роясь в библиотечных шкафах и ящиках с книгами и письмами, в докладах управляющих, в портфелях и папках прошлого века. Она тщательно изучила переписку семьи, церковный архив, старые планы имения.
— Ну-с, мы, кажется, прогрессируем, — сказал ей как-то Рауль. — Ваши глаза немного прояснились.
О, эти глаза, глаза Доротеи! Они влекли к себе Рауля, как магнит. Ими смотрел он на весь мир и ничем не интересовался, кроме их блеска и выражения.
Доротее льстило и нравилось поклонение молодого человека. Его горячая застенчивая любовь была для нее чем-то новым, очаровательным. Она привыкла чувствовать на себе откровенно бесстыдные взгляды мужчин, полные неприкрытой чувственности, и эти взгляды оскорбляли ее, как плевки. И вот пришла радость чего-то чистого, благоуханного…
Как-то раз, катаясь в лодке, Доротея опустила весла и пустила лодку по течению.
— Срок приближается, — сказала она задумчиво.
— Какой срок? — спросил Рауль, думавший не о сроках, а о глазах Доротеи.
— Тот, — ответила она. — Масса мелочей намекает на его приближение.
— Вы думаете?
— Уверена. Вспомните слова дедушки перед вашей поездкой в Роборэй. Он вам сказал: «Теперь еще не поздно, а самая пора». Как жаль, что он болен и не может открыть вам тайны.
— Но разве может быть надежда, если пропала медаль? Мы обыскали кабинет, спальню, весь дом, перерыли каждую мелочь — и все напрасно.
— Дедушка знает разгадку. Ум его помутился, но остался инстинкт. А инстинкт никогда не погибает. Мысль о медали и кладе, по-моему, стала у вас в семье инстинктивной. Подумайте: она зрела у вас поколениями, веками, и никакое потрясение не вытравит ее у человека. Медаль запрятана, и очень хорошо, но настанет срок, и барон про нее вспомнит. Не словом, так жестом выдаст он свою тайну.
— Разве вы думаете, что Эстрейхер ее не похитил?
— Ни в коем случае. Иначе они бы не боролись. Ваш дедушка сопротивлялся до последней минуты, и только наше появление заставило Эстрейхера бежать.
— О, если бы я мог поймать этого негодяя, — вздохнул Рауль.
Лодка тихо скользила по течению. Вдруг Доротея прошептала, стараясь не двигаться:
— Тише, он здесь.
— Где? Как?
— Он где-то здесь, на берегу, и, верно, слушает нашу беседу.
— Вы его заметили?
— Нет, но догадываюсь о его присутствии. Он следит за нами.
— Откуда?
— С холмов. Когда я узнала, как зовется ваше имение, я подумала, что там есть какие-то укрепления или пещеры. Роясь в бумагах, я нашла подтверждение своим предположениям. Во время вандейского восстания между Тиффожем и Клиссоном были укрепления, брошенные каменоломни и пещеры, где скрывались повстанцы.
— Но как узнал о них Эстрейхер?
— Очень просто. Собираясь напасть на вашего дедушку, он долго его выслеживал. Барон любил гулять и мог зайти в один из тайников. Эстрейхер его и заметил. Посмотрите, какая тут холмистая местность, сколько оврагов. На каждом взгорье можно устроить наблюдательный пункт и следить за всем, что у вас происходит. Эстрейхер, конечно, здесь.
— Что же он делает?
— Ищет медаль и следит за нами. Не знаю, зачем ему вторая медаль, но он ее разыскивает и боится, как бы она не попала в мои руки.
— Раз он здесь, надо вызвать полицию.
— Рано. В подземельях много выходов, и он все равно ускользнет.
Рауль задумался.
— Что же думаете предпринять? — спросил он наконец.
— Дать ему выйти на свет божий — и прихлопнуть.
— Когда и как?
— Чем раньше, тем лучше. Я говорила на днях с ростовщиком Вуареном. Он показал мне запродажную на имение. Если в пять часов пополудни тридцать первого июля Вуарен не получит триста тысяч франков наличными или облигациями государственных займов, Мануар переходит в полную его собственность. Об этом он мечтал всю жизнь.
По лицу Рауля прошла тень.
— Знаю. И так как у меня нет надежд разбогатеть…
— Неправда. Есть надежда — та же, что у вашего дедушки. Недаром он сказал Вуарену: «Погодите, еще рано радоваться. Тридцать первого июля я заплачу вам все до последней копеечки». Рауль, по-моему, это первое настоящее указание. До сих пор мы оперировали со смутными легендами, а это бесспорный факт. И этот факт показывает, что ваш дедушка, знающий надпись на медали, связывал свои надежды разбогатеть с июлем текущего года.
Лодка причалила к берегу. Доротея выпрыгнула на песок, Рауль завозился с веслами, а она отошла в сторону и громко крикнула ему, как бы рассчитывая, что ее слова услышит еще кто-то, кроме Рауля:
— Рауль, сегодня двадцать седьмое июня. Через месяц мы с вами будем богаты, а Эстрейхера повесят, как я ему предсказала.
В тот же день вечером, когда совсем стемнело, Доротея крадучись вышла из усадьбы и быстро пошла по дороге между крестьянскими садами и огородами. Через час она остановилась у калитки скромной дачки. В глубине двора стоял дом, в окнах дома приветно светился огонь.
Расспрашивая прислугу о разных разностях, Доротея узнала про Жюльетту Азир, одну из бывших любовниц старого барона. Старик Дювернуа до сих пор сохранил к ней нежное чувство и был у нее в гостях за несколько дней до нападения Эстрейхера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51