Нилл набрал полную грудь воздуха.
– Я тут подумал: может быть, он тебе понравится. Он подошел бы, чтобы складывать в него свои сокровища: вещички, которые тебе дороги, ну и все такое. Когда мы уедем отсюда, ты смогла бы увезти с собой частичку Дэйра.
Смягчившееся было лицо Фионы потемнело от боли. В глазах вспыхнуло такое жгучее разочарование, что Нилл невольно похолодел.
– Боюсь, для этого он маловат, – презрительно процедила Фиона. – Вряд ли в нем поместится могила моего отца. Или ты думаешь, что я решусь оставить его тут? Предать его, как когда-то предал ты?
Обвинение ранило его больнее, чем лезвие меча. Нилл молча смотрел в искаженное ненавистью лицо сестры, чувствуя лишь печаль и щемящее чувство потери. Что он мог объяснить? Есть нечто такое, чего уже никогда не изменишь, как бы сильно он ни жалел, что так случилось.
– Я не предавал его! – с горечью сказал Нилл. – И не покидал. Я уехал только потому, что он приказал мне сделать это!
Фиона круто повернулась к нему:
– Повтори, что ты сказал!
– Может быть, настало время и тебе узнать правду? Ты уверена, что знаешь все, что я сделал много лет назад? И почему я это сделал?
– Какое мне, черт побери, дело?!
– Ну так сейчас ты это узнаешь! В тот день, когда Конн взял отца под стражу, я уехал с его людьми потому, что верил – может быть, я как-нибудь смогу его освободить. Сейчас, конечно, все это кажется вздором. Мальчишка против целой армии – смешно, правда? Но моя голова была забита сагами о подвигах героев, которые отец рассказывал нам долгими зимними вечерами. Кухулин, самый знаменитый воин, которого когда-либо знала Ирландия, был тоже всего лишь мальчишкой, когда совершил первый из прославивших его подвигов. А отец всегда говорил, что я так же силен, как сам Кухулин.
– Да, – растерянно прошептала Фиона, – я помню.
– И когда Конн усадил меня на лошадь позади себя, я подумал, что если бы не забыл накануне свой деревянный меч, то смог бы сбросить его на землю. Однако, одернул я себя, придется поискать какой-нибудь другой способ освободить отца.
Руки Нилла сжались в кулаки – он вдруг вспомнил ярость, смятение и детский страх, что окажется недостаточно сильным, мужественным и хитрым, чтобы сделать то, что повелевал ему долг.
– Когда мы оказались в Гленфлуирсе, отца куда-то увели, а меня отволокли в покои Конна. Каждый раз, встречая тана, я умолял его позволить мне увидеться с отцом. Я думал тогда, что стоит мне только оказаться рядом с ним, и он рассмеется, как мог смеяться только он, и скажет, что это просто шутка. И в конце концов все кончится хорошо. – Голос Нилла неожиданно дрогнул и оборвался. – Воины и сыновья Конна говорили про отца ужасные вещи – что он прикончил своего лучшего друга, а потом изнасиловал его жену. Конн попробовал их остановить, но они продолжали утверждать, что отец убил и эту женщину, чтобы не оставлять свидетелей своего предательства, а потом поджег замок, в котором она жила, и уехал, оставив ее маленьких детей лежать в луже крови.
– Я тоже слышала об этом, Нилл! – воскликнула Фиона. – Так говорили люди Конна, когда грабили Дэйр. Но я в это не верю!
– А ты думаешь, я хотел поверить, Фиона? Поверить в то, что мой собственный отец способен на такое злодейство?! Что он способен усадить меня в седло впереди себя, скакать по холмам и радоваться солнцу, играть со мной игрушечным мечом и плести венки для нашей матери, когда руки его по локоть в крови невинных людей?!
– Как ты мог даже об этом подумать?! Как ты мог поверить, Нилл?!
– Потому что отец признался мне в этом, Фиона!
Желудок Нилла будто стянуло стальным узлом. Ему вдруг показалось, что он снова смотрит сквозь узкую бойницу в темную камеру донжона, где держали когда-то отца.
– Как-то раз поздно ночью мне удалось ускользнуть от воина, которого приставили следить за мной. Я обдумывал этот план много дней, осторожно разведав, где находится донжон, потом долго ломал голову, как пробраться незамеченным мимо стражи. План мой удался как нельзя лучше. Мне даже удалось стащить ключ из покоев Конна. Но когда мне наконец удалось добраться до него, он прогнал меня! Отец велел мне предоставить все судьбе. Он сказал, что он сам виноват во всем. Сказал, что правда в конце концов всегда выплывет наружу.
Слезы брызнули из глаз Фионы.
– Нет, – совсем по-детски прошептала она, мотая головой. – Он любил нашу мать! Любил нас! Он бы никогда…
– Тогда почему он признался, что совершил все эти ужасные вещи, в которых его обвиняли? – спросил Нилл голосом, прерывающимся от слез. – Фиона, на следующий день ему предстояло умереть. Я был его единственным сыном, единственным – не забывай об этом! – человеком на земле, который должен был до последней капли крови защищать честь нашей семьи! И я хотел верить, что он по-прежнему ни в чем не виновен, что он честен и благороден, что он такой, каким я привык считать его с самого рождения! Никто никогда так не хотел верить своему отцу, как я тогда!
– Он был Ронан из Дэйра! – всхлипнула Фиона. – О его храбрости, о его чести барды слагали песни!
– Ну как ты не понимаешь, Фиона? – в горестном отчаянии спросил Нилл. – Именно поэтому я и поверил ему. Ведь до того дня я никогда не слышал от него и слова неправды. А ты, Фиона?
Из груди Фионы вырвалось сдавленное рыдание.
– Тогда должна была быть какая-то причина!
– Но зачем? Зачем ему могло понадобиться, чтобы я поверил во все это, если на самом деле это не было правдой?
– Может быть, Конн угрожал, что убьет тебя?
– Но откуда Конну было знать, что я проберусь туда? В тут ночь мы были наедине с отцом – только он и я! Для чего ему было лгать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109