А еще есть стриты, флеши, стрит-флеши, аншлаги и четыре в масть.
Я просто хочу сказать, что все это мне известно. Я не знаю, почему говорил, что «блефовать» — это термин из очко. В очко только один термин «очко».
Как бы там ни было, когда я на нетвердых ногах выбрался из квартиры Гаса Риковича, то немедленно взял такси и поехал на север, в банк, чтобы во второй раз на дню снять деньги со счета.
Сидя в медленно пробиравшейся сквозь вечные нью-йоркские заторы машине, я размышлял, не надувают ли меня в миллионный раз. Действительно ли Гас Рикович знает, кто убил дядюшку Мэтта? И, если знает, скажет ли? А если знает и скажет, будет ли мне в этом какой-нибудь прок?
В книжках про частных сыщиков, которых я начитался вдосталь, все герои покупают сведения, и сведения эти непременно оказываются стопроцентно точными. Бог знает, почему никто никогда не сбагривает частным сыщикам туфту. Но я — не частный сыщик, и вполне возможно, что именно сейчас Гас Рикович готовит три большущих короба без крышек, чтобы нагрузить их враками.
И я куплю эти враки. Я знал это не хуже, чем Рикович. Я понятия не имел, каким еще способом смогу что-либо выяснить. И, если уж бросать деньги на ветер, то хотя бы попытавшись сначала установить, откуда он дует.
Однако, чтобы швырнуть деньги в воздушный поток, надо по меньшей мере взять их в руки, а это не всегда так просто, как кажется. И уж совсем непросто, если вы доверили ваши денежки банку.
— Крупная сумма, — с сомнением проговорил кассир, разглядывая мой расходный ордер.
— Мне нужно сотенными купюрами, — сказал я.
— Минутку, — ответил он, снял трубку и проверил мой счет. Похоже, то, что услышал кассир, взволновало его. Он положил трубку и капризно уставился на ордер.
— На счету достаточно, — заметил я.
— Оно, конечно, так, — ответил кассир, изучая ордер, и добавил: Крупная сумма.
— Сотенными, — повторил я. — В конвертике, если у вас найдется.
— Минутку, — повторил он, и мне на миг показалось, что я угодил во временную петлю, и теперь все будет повторяться снова и снова несчетное число раз и так ни к чему и не приведет. Но вместо того, чтобы снова снять трубку и проверить мой счет, кассир куда-то ушел, прихватив ордер с собой.
Я привалился к конторке и стал ждать. Стоявшая за мной женщина с буклетом Рождественского клуба в руке сердито посмотрела на меня и перешла в другую очередь.
Кассир вернулся в сопровождении еще одного человека, который всячески стремился выглядеть не менее щеголевато, чем Гас Рикович, только у него ничего не получалось. Разумеется, вместо белого махрового халата на человеке был серый костюм. Может, в этом и заключалась причина тщеты его усилий.
Человек улыбнулся мне как механический Санта-Клаус в витрине и спросил:
— Чем могу служить?
— Можете выдать мне деньги по ордеру, — буркнул я. — Сотенными купюрами, если они у вас водятся.
Кассир уже передал ордер вновь прибывшему. Вновь прибывший с легкой тревогой взглянул на него и сказал:
— Крупная сумма.
— Не очень, — ответил я. — По сравнению с размерами государственного долга...
Он положил ордер на конторку и указал куда-то поверх моего плеча.
— Боюсь, вам придется заверить этот ордер. Вон сидит мистер Кекклмэн, он наверняка поможет вам.
— Это мои деньги, — напомнил я вновь прибывшему. — А вы только храните их, потому что я вам это разрешаю.
— Да, сэр, конечно. Мистер Кекклмэн обо всем позаботится.
Я отправился к огороженному перилами столу, за которым восседал мистер Кекклмэн. Он поднял голову и взглянул на меня с лучистой улыбкой человека, готового хоть сейчас дать вам заем под надежное обеспечение. Я сказал:
— Надо, чтобы вы заверили этот ордер.
Он взял ордер, осмотрел его и изменился в лице. Прежде чем мистер Кекклмэн успел открыть рот, я добавил:
— Крупная сумма.
— Да, — ответил он. — Не угодно ли присесть?
Я сел в кресло сбоку и, когда Кекклмэн взялся за телефонную трубку, сообщил ему:
— Тот человек вон там уже проверил счет.
Кекклмэн рассеянно и тупо улыбнулся мне, после чего проверил мой счет.
На сей раз проверка затянулась. Я непринужденно произнес:
— Подумываю забрать из вашего дурацкого банка все свои деньги.
Он улыбнулся мне все той же пластмассовой улыбкой, положил трубку и сказал:
— Да, сэр. Да, мистер Фитч. Не угодно ли оставить образец подписи?
Я расхохотался. Улыбка Кекклмэна сделалась болезненной и изумленной.
— Сэр?
— Ничего, просто я подумал о тех образцах, с которыми иногда прихожу к врачу, — ответил я. — Ну, вы знаете. Берете пузырек и идете в мужской туалет. А еще я, помнится, читал о пьяницах, которые таким образом выводили свои росчерки на снегу. Вот и получается образец подписи, понятно?
Кекклмэн не услышал в моей речи ничего забавного и улыбнулся, давая мне понять, что, мол, это не смешно. Затем протянул ручку и книжечку, в которую я и вписал свое имя традиционным способом. Он сравнил росчерк с подписью на ордере и, похоже, удовлетворился итогом. Уж и не знаю, что его так обрадовало: ведь я подписал ордер не далее как пять минут назад, в этой же комнате. Неужели росчерки жуликов меняются каждые пять минут?
Во всяком случае, я так и не стал виновником переполоха в этом почтенном учреждении. Кекклмэн перевернул ордер, нацарапал на нем какие-то руны, и я занял очередь к кассе, став за женщиной с буклетом Рождественского клуба, после чего получил десять сотенных бумажек в маленьком буром конвертике, потратив на эту операцию лишь немногим больше времени, чем на повествование о ней.
Свободен, наконец-то свободен.
Глава 21
Кабинет доктора Осбертсона на Парк-авеню был именно таким, каким и должен быть кабинет врача, практикующего на Парк-авеню, а ледяная красота медсестры вполне соответствовала холодному великолепию убранства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67