Одновременно со светом там лишились возможности готовить пищу, и среди жильцов высоких белых конгломератов возникло волнение – копия тревог их заречных собратьев. И потому именно из Верхнего города было большинство людей, навсегда покинувших поселение. Керосинки, примусы, а некоторое время спустя и примитивные буржуйки расходились на ура. Во дворах вспыхнули костры, но случившийся на следующую ночь мелкий холодный дождь быстро положил конец этим посиделкам.
В двух городских типографиях недолго созерцали остановившиеся машины. В подвале повернули рукоятку древнего дизель-генератора, и с его хриплым рыком к газетчикам вернулись блага цивилизации, так что корректоры, редакторы, верстальщики, наборщики и прочая журналисткая братия зачастую стала засиживаться на работе допоздна, дабы не возвращаться в освещенный керосинками дом. Так или иначе, но уже к вечеру были готовы свежие выпуски обеих городских газет. Одна грозила апокалипсисом и содержала открытое воззвание Просвященного Ангелайи к землякам, а вторая уверяла, что ничего особенного не происходит и призывала сохранять спокойствие. При этом там печаталось интервью с одним из глав города, в котором он сообщал, что отлучился по требующему безотлагательного решения делу и скоро вернется во вверенную ему вотчину. Но это уже была явная ложь – даже клиенты местной психиатрии понимали: не вернется он никогда.
Обе газеты были расхватаны в рекордные сроки, и горожане взахлеб читали их, как остросюжетное бульварное чтиво, живо при этом обсуждая.
Еще один генератор завели в больнице. Вопрос с соляркой быстро разрешили, нагрянув в то же депо. В осиротевшем тепловозном стойле отыскали массивный бак с НЗ топливом. Топливо это потом полдня возили в канистрах на машинах с красными крестами, оглашая для убедительности округу воем сирены. Люди в белых халатах вздохнули облегченно и вернулись к своим обязанностям – лечить, оперировать, таскать воду от ближайшей колонки. Количество пациентов за последнее время сильно уменьшилось, словно люди предпочитали переносить тяжелые болезни на дому и не лезть в относительную санитарию больничных палат. Или просто стали меньше болеть.
Стрый и Пиночет весь день отъездов мотались по городу, вливались в тоненькие ручейки беглецов и следовали с ними до вокзала и обратно, преодолевая буйные пороги и выскакивая иногда на тихие заводи. Оба мучительно пытались понять, не это ли долгожданный Исход. И так до самого вечера ничего и не узнали, зато чуть были не покусаны одичавшими псами, чувствующими себя хозяевами – если не на центральных проспектах, то в узких переулках точно.
Пятнадцатилетняя нервная дочь Федора Рябова, встав в два часа ночи со своей измятой постели и проследовав в туалет, обнаружила папаню сидящим верхом на табурете посреди абсолютно темной кухни и смотрящим на луну. При этом папаша Рябов что-то невнятно бормотал и трогал волосатой рукой уродливый шрам, образовавшийся на месте рваной зубами раны. Заслышав шаги дочурки, отец немедленно повернулся и кинул на дитя свое такой огненно-тяжелый взгляд, что дочь поняла – если она переживет эту ночь, завтра соберет вещи и поскорей покинет отчий дом.
Ну, и наконец – псы. С животными что-то происходило, потому что они, вместо привычных стаек по три-четыре собаки, стали вдруг сбиваться в пестрящие клыками и когтями орды, которые ничего не боялись и нападали на людей уже средь бела дня. Дошло до того, что обнаглевшие псы в три часа пополудни нагрянули в продуктовый магазин, где, запугав до невозможности молоденьких продавщиц, устроили натуральный разгром, порвав и утащив все, до чего могли дотянуться, в том числе и двенадцать пакетов с детским питанием, которое, как известно, считают съедобным только младенцы.
Когда собачья армия, числом никак не менее пятидесяти голов, ранним вечером прошествовала по Центральной улице, словно представители новой городской власти, горожане решили – надо что-то делать. С помощью телефонов и печатного слова были найдены и мобилизованы все зарегистрированные охотники города вкупе с собаколовами. Привлекли также милицию с их штатным оружием и – в первый и последний раз – городских же бандитов. Сам Босх отрядил для спасения города от собак часть своей охраны. И вот, неделю спустя после воцарения тьмы, опять же после заката, началась Большая Охота на отбившихся от рук собак.
Волки настороженно остановились, чутко нюхая влажными носами воздух. За последнее время звери исхудали, и благородная длинная шерсть матерого самца теперь висела слипшимися лохмами. Да и огонька в глазах поубавилось – теперь они иногда напоминали дешевые желтые стекляшки, как у мягкой игрушки в магазине. Голод подводил волчье брюхо, но поесть удавалось редко. Помойки – верные, хотя и неблагородные источники пищи, были недоступны – находились под неусыпным контролем кодлы псов, которые считали их своими законными кормушками и безоговорочно пропускали только жильцов с полными ведрами отбросов.
Звери давно бы сбежали из города, но что-то держало их в этой вотчине бетонных домов и прямых улиц, в этом тесном муравейнике людских судеб, намертво переплетенных какими-то загадочными узлами.
А сегодня было особенно гадко. Черная вуаль так сгустилась, что волки почти видели ее, не глазами – чутьем.
В отдалении залаяли псы – дружно, слаженно, – брех был не агрессивный, скорее отвлекающий. Волчица нервно взрыкнула и переступила лапами, глаза ее отразили луну – два желто-зеленых круга.
И она вздрогнула, когда ветер донес звук выстрела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143