Затем поток воспоминаний изменился, и я ощутил легкое беспокойство. Пошли воспоминания, не связанные с близкими людьми, скорее — о каких-то незначительных поступках, о случаях морального выбора, который мне приходилось совершать. Я вспомнил старуху, которой помог омолодиться, донью Йоланду, эта женщина пользовалась репутацией bruja — ведьмы — у себя в Колумбии. Из многих деревень приходили ко мне люди, предлагали деньги и просили омолодить ее. Вначале я отказался: посчитал, что она обирает бедняков, заставляя их верить, что обладает чудодейственными силами. Но случайно я узнал от компадрес кое-что о ее методах: она ходила из деревни в деревню и бесплатно заботилась о больных. У нее была медицинская подготовка, но обычно она использовала местные травы, потому что ее пациенты были слишком бедны, чтобы покупать лекарства. И вот из-за этих трав местные жители и объявили ее bruja, хотя сама она не утверждала, что обладает магической силой. Если бы эта женщина была католичкой, ее провозгласили бы святой и канонизировали. Чем больше я о ней узнавал, тем большее впечатление на меня она производила; в конце концов я собрал все скудные приношения деревенских бедняков, добавил из собственных сбережений и купил для нее омоложение. Я сделал это ради жизни. Сделал для женщины, знающей, как драгоценна и хрупка человеческая жизнь.
И я наконец вспомнил времена, когда плакал, молился, сражался, стремясь помочь своим пациентам. Однажды ко мне пришла юная пара из Коста-Рики с ребенком, родившимся без рук. Родители не могли покупать ему протезы по мере того, как он подрастал, а сам мальчик, его организм вырастить руки не мог из-за искаженной последовательности в генах. Обычно можно просто взять образец ткани, исправить поврежденную последовательность, клонировать ребенка, взять у клона зародыши рук и пересадить пациенту. После этого отрастить руки не представляет большого труда, но в тогдашнем случае организм ребенка отторгал пересаженные органы, и мы дважды потерпели неудачу. В конце концов мне пришлось вырастить специальный вирус, чтобы устранить генетическое повреждение, потом я два месяца продержал ребенка в изолированной камере в своем доме, дожидаясь, пока вирус подействует. Затем уже легко было отрастить руки. Однако пока все это происходило, мы с Еленой разрешили матери ребенка жить с нами. Елена бранила меня, пилила днем и ночью, обвиняла в том, что я хочу переспать с матерью ребенка. Она была убеждена, что мои действия объясняются сексуальной привязанностью к матери ребенка. Я не мог ее разубедить, и, так как считал, что вернуть ребенку здоровье важнее, не обращал внимания на жену. Этот случай в конечном счете и привел к разводу.
Перечень похожих случаев, когда приходилось делать моральный выбор, все рос. Я много раз бывал в подобной ситуации, и тот Анжело Осик, которого показала мне Тамара, был совсем не таков, каким я знал себя сейчас. Тот Анжело казался слишком мягким, слишком великодушным, легко уступающим. Я не мог понять, для чего Тамара заложила в мое сознание сильное чувство вины, когда пригрозила: «Если ты мне откажешь, я умру». Анжело, каким я был раньше, и без того не смог бы устоять перед такой угрозой. Однако теперь-то я уже не был тем человеком.
Я вспомнил также еще несколько важных случаев морального выбора — в том числе тот, который определил мою последующую карьеру. Это было в детские годы: мне выпало стать свидетелем расстрела Батисто Сангриентос, семейства, убивавшего людей и затем продававшего их внутренние органы. Один из казненных мальчиков был моего возраста, его звали Соломон Батиста. Он любил грубые шутки и всегда был предводителем среди подростков. С ним мы вечно попадали в неприятности. У Соломона был огромный запас энергии и физическая сила, и в спорте и в драках он всегда оказывался победителем. Я пришел в ужас, когда капитан выстроил их всех в ряд, а Соломон просил о милости и цеплялся за отца, просил, чтобы его убили рядом с отцом. Я видел, как Соломон от страха обмочился в штаны, видел, как капитан приказал своим людям целиться и стрелять. Когда расстрел совершился и семья Батисто лежала на земле, я подошел к Соломону и посмотрел ему в глаза. Лицо его было окровавлено, словно кто-то провел по нему кровавой тряпкой, это была кровь его братьев. Я смотрел в глаза Соломона и видел, как они стекленеют. Руки его все еще дергались. Он умер лишь три минуты назад, но глаза уже так остекленели, словно он мертв несколько часов. В воздухе стоял сильный запах крови. Я смотрел на него, понимая, что у меня на глазах произошло нечто чрезвычайное: перестал существовать этот полный сил и жизни молодой человек. У меня на глазах дух оставил его тело. Мне казалось сверхъестественным то, что он умер. Но я понял: гораздо большее чудо, что он вообще жил, смог прожить хоть столько… И вот в этот момент, в возрасте двенадцати лет, я поклялся, что всю жизнь буду бороться со смертью.

* * *

Череда воспоминаний иссякла. Но запах крови остался. Тамара смотрела на меня, сидя скрестив ноги на пыльной равнине. Над головой вились чайки.
— Так быстро кончилась лента? — спросила она. Гнев охватил меня. Я чувствовал, что насилие, произведенное над моей психикой, затронуло самые глубины моего существа. Я хотел увидеть свою семью, узнать, что с ней было дальше, увидеть, чем обернулась ее жизнь. Но Тамара не показала мне этого. Она объяснила, что сама утратила сорок процентов памяти, но мне не показала и возможных шестидесяти процентов. Продемонстрировала лишь столько, чтобы я понял, как много утратил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171