И если это правда, то вознаграждение, которое общество дает тем, кто ему служит, всего лишь пылинка по сравнению с истинным счастьем, которое даруется самим служением. Я предпочитаю верить в это, эта мысль кажется мне правильнее.
Но убийства Эйриша общество мне не простит. Тем более что я его обезоружил, и он был беззащитен передо мной. А за правом на расплату ревниво следят. Я отобрал это право у общества, убив Эйриша, и теперь оно меня за это накажет. Итак, лишив жизни человека, я действовал вопреки одному из фундаментальных положений, в которые верю: я нарушил правила общепринятой морали. Хотя Эйриш был социалистом, убийцей, созданием, считавшим, что для достижения целей идеал — социализма нужно уничтожить меня и мой мир, хотя он представлял все это, — я не мог оправдать его убийство. И тот факт, что я действовал вразрез со своей верой, казался мне доказательством безумия.
Еще я думал о том, что убийство Эйриша произошло импульсивно, а я никогда раньше так не действовал. Лишь однажды я всерьез хотел убить человека, и было это очень давно. И даже тогда, в молодости, я не был импульсивен. Гонзальво Квинтанилла, армейский генерал с большими наркосвязями в Австралии, пытался захватить власть в Гватемале. На три дня все пространство от Пансоса до Белиза превратилось в царство террора. Но его люди интересовались только грабежом и насилием, в них не было верности предводителю, и поэтому режим пал. Я в то время учился в Мехико — Сити. Узнав о том, что грабители Квинтаниллы убили мою мать, я бросился домой.
Хотя мать убили два дня назад, я застал отца сидящим в гостиной, он смотрел в стену и плакал как ребенок. Моя сестра Ева пыталась успокоить его, а ее трое детей бегали по дому и играли. Отец не отвечал, когда я обращался к нему, но сестра отвела меня в сторону и показала, где умерла мама. Засохшая кровь видна была на стенах и на двери между кухней и столовой, — Ева, как ни старалась, не смогла все убрать, и я ощутил запах крови.
— Как это случилось? — спросил я.
— Пятеро солдат Квинтаниллы явились грабить дом. Соседи слышали стрельбу. Когда солдаты ушли, соседи зашли в дом и увидели ее мертвой, — сказала Ева.
— Но как она умерла?
— Никто не видел.
Я ходил от дома к дому, расспрашивал, как была убита моя мать. И только одна седая старуха сказали мне:
— Она не утратила добродетели, потому что пыталась бороться с этими насильниками. Дальше — дело Бога. Поэтому, пока ты борешься, добродетель пребывает с тобой.
Даже в сорок лет моя мать была привлекательной женщиной. Я был уверен, что убийцы изнасиловали ее. И опасался — увидев следы такого количества крови, — что они очень сильно мучили ее.
Я вооружился револьвером. Неделями бродил вечерами по улицам, прятался от военной полиции, которая подавляла мятеж, искал в барах и переулках, надеялся найти хоть кого-нибудь в форме солдат Квинтаниллы. Каждый раз при виде тощего подростка я представлял себе, что он был с Квинтаниллой и, может, он виновен в смерти моей матери. Я так и не нашел тех, кого искал, и не смог выплеснуть гнев, всадив в кого-нибудь пулю.
Вспоминая этот случай, я сжимал кулаки, гнев обжигал меня. Я вспотел и задрожал от ярости. Это меня испугало: с самой юности я не испытывал таких сильных эмоций. Казалось, это подтверждает мою теорию насчет безумия.
Я подумал об Эйрише. Если бы он жил в Гватемале во время восстания, он бы изнасиловал мою мать и, разрезав на части, разбросал по всему дому. Я говорил себе, что должен радоваться тому, что убил его, но легче не становилось: чувство вины все равно присутствовало на грани сознания.
Я слышал, как жужжит муха у меня в голове, и подумал — когда же это я сошел с ума? Мне казалось, я должен помнить точный момент. Во время смерти Флако? Я был потрясен и опечален, но не помню, чтобы в голове что-то изменилось. Когда на меня напал Эйриш? Или когда я узнал, что Панама требует моей выдачи? Когда в первый раз увидел, как Тамара смотрит в потолок взглядом зомби? Произошло сразу столько плохого, что одно из этих происшествий вполне могло послужить спусковым крючком.
Но когда в голове появилась эта муха, вспомнить я не мог. И даже сейчас, отправляясь на войну, я не могу оценить своего состояния, а убийца между тем только и ждет возможности ударить. В сущности, я лежу в этой трубе безоружный, беззащитный перед нападением. Труба напоминает гигантский ящик шкафа: всякий может открыть этот ящик и придушить меня. Теперь я в большей опасности, чем когда-либо.
Руки у меня задрожали, я решил, что необходимо сбежать из трубы, но ноги были как бы прикованы к койке. Я попытался проползти к дверце, чтобы открыть ее, но труба была слишком узка, и я не мог дотянуться до зажима на ноге. Начал отчаянно дергаться. При встрече с Эйришем у меня не было времени обдумать положение и испугаться. Но теперь меня захлестнула волна ужаса. Обливаясь потом, я тяжело дышал, судорожно пытаясь освободиться.
Я вспомнил слова метафизика Пио Бароха: «Для природы характерно, что когда она хочет вас уничтожить, то делает это основательно». Похоже, природа расчетливо привела меня сюда — лишила места в обществе, уничтожила мои планы на будущее, убила моих лучших друзей. И когда я обдумывал все плохое, случившееся со мной, словно какой-то голос прошептал мне на ухо: «Помни, что бы ни случилось, худшее еще впереди».
И уверенность в этом наполнила меня удивлением и страхом. Я лежал, как мотылек, приколотый к доске. Все мои дерганья и крики ни к чему не приведут. Ногу-то я могу высвободить, да бежать мне некуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171