Когда дверь наконец со звоном распахнулась, Лобов вздохнул, точно сбросил с плеч тяжёлый груз, и шагнул в предшлюз.
Прямо на полу валялся нейтридный шлем. Алексей никогда бы не бросил шлем на пол. Теперь Лобов знал наверняка — на корабле что-то случилось. Он намертво запер за собой дверь, разрядил найденный в шлюзе скорчер, швырнул его на стеллаж, а своё оружие взял в руку. Сердце колотилось как молот, но голова была ясной, тело слушалось безупречно. Сейчас должен был окончательно решиться вопрос — быть или не быть патрульному кораблю «Торнадо». Двигаясь неслышно, как тень, Лобов беспрепятственно прошёл коридорчик, кают-компанию и осторожно заглянул в ходовую рубку. Здесь царили покой и порядок. Навалившись грудью на пульт гравитостанции, сидел Кронин. Он был в нейтридном скафандре, но без шлема. Его рука висела как плеть, касаясь пальцами пола.
Кронин был жив. Лобов обнаружил это, как только начал освобождать его от скафандра. А почему он был без сознания, выяснилось чуть позже, когда Лобов снял с него верхнюю одежду: весь правый бок инженера был одним огромным синяком. Прийдись гравитоудар сантиметрами левее, и вместо живого человека Лобов нашёл бы мешанину мышц и раздроблённых костей. Гравитоудар чудовищно болезнен и всегда вызывает мгновенную потерю сознания и последующий глубокий шок. Но если сознание каким-то чудом сохраняется, малейшее движение причиняет потерпевшему невыносимую боль. Лобов мысленно проделал вместе с Алексеем длиннейший, мучительный путь от подножия трапа до гравитостанции, вспомнил брошенный скорчер и шлем — следы тяжких, почти бессознательных усилий — и дрогнул, переполняясь состраданием и гневом. В эту минуту он готов был поднять могучий корабль в воздух и карающим мечом пройти по этой проклятой планете, оставляя за собой груды кипящей вздыбленной земли. А потом наступила разрядка. Лобов тяжело опустился в свободное кресло и несколько секунд сидел, расслабленно уронив на руки голову. Бедный хрупкий хомо сапиенс! Откуда только он берет непонятные, почти сверхъестественные силы? Что ведёт его через бездны космоса, через боль, страдания и саму смерть от звезды к звезде и от планеты к планете? Кто наградит его, и нужно ли все это?
Алексей нуждался в помощи, и Лобов поднялся на ноги, коря себя за проявленную слабость духа и радуясь, что об этой слабости никто никогда не узнает.
Те времена, когда шок считался смертельно опасным для человека, уже давно ушли в область предания. Через несколько минут после инъекции дестрессида Кронин открыл глаза и недоуменно посмотрел на Лобова. Потом глаза его потеплели, он попытался привстать, охнул и сморщился от боли.
— Лежи, — тихо сказал Лобов, — ты своё дело сделал, Алексей.
Глаза Кронина улыбнулись.
— Так я успел, Иван? — Он осторожно шевельнулся, прикрыл глаза и прошептал: — Я думал — не успею.
Когда боль несколько утихла и Кронин снова открыл глаза, Лобов наклонился к нему и стал неторопливо рассказывать о своих приключениях. Инженер слушал внимательно, но иногда совсем некстати улыбался. Вдруг он перебил Лобова:
— А Клим?
И, услышав, что о штурмане ничего не известно, нахмурился. Лобов рассказал про нападение Штанге. Кронин едва приметно качнул головой:
— Так это он меня?!
Инженер вспомнил, что произошло с ним меньше получаса назад.
Из глубины пустыни вынырнул и принялся кружить над «Торнадо» униход. На запросы не отвечал. Что случилось? Отказала связь? По каким причинам Клим не может говорить? Или униход попал в чужие руки?
— Я ведь вызывал тебя, — с укором сказал Кронин Лобову.
— Наверное, я был в ходовой рубке «Ладоги». Ведь рубка экранирована от гравитации.
— Наверное, — вздохнул инженер.
Алексею пришлось решать самому. Он мучительно колебался, но в конце концов вышел из корабля. Он не мог не сообщить Климу, что на корабле есть люди.
Кронин понимал, что рискует многим и был настороже. Когда в самый последний момент заметил, как на униходе открылся люк гравитопушки, прыгнул в сторону. Это спасло ему жизнь, но ледяной ожог нестерпимой болью смял и скрутил его тело.
Очнувшись, он увидел песок и нижнюю ступеньку корабельного трапа. Удивился тому, что ещё жив, и понял, что должен, обязан предупредить командира о вновь родившейся иезуитской опасности.
— Я ничего не помню, — пожаловался Кронин, поднимая на Лобова беспомощный взгляд. — Полз, карабкался, и все.
— Ты молодец, — сказал Лобов.
Глаза инженера улыбнулись. Он полежал, отдыхая и осваиваясь со своим новым состоянием, и спросил:
— А Штанге?
— Погиб!
Командир «Торнадо» сидел опустив голову, поэтому Кронин не видел выражения его глаз.
— Ты? — тихо спросил он.
— Нет.
— Сам?
— Нет.
Лобов поднял голову и пояснил хмуро:
— Случайность. Попал под взрыв аккумуляторной банки глайдера. — И, помолчав, спросил: — Ты что-нибудь понимаешь, Алексей? Может быть, они с ума посходили?
— Нет, Иван. Они не сами сошли с ума. Я думаю, что их свели с ума.
— Свели? Что ты имеешь в виду?
— Мезойцев, а точнее, самоохрану биопроизводства.
Лобов скептически покачал головой.
— Не торопись возражать, Иван. Вся беда в том, что мы невольно очеловечиваем все наблюдаемое. Когда мы говорим об охране, об оружии, мы механически представляем себе оружие земного типа. А ведь оно может быть совсем другим. Если хорошенько подумать, то оно просто обязано быть другим.
Лобов слушал инженера с лёгкой улыбкой. Не потому, что Кронин говорил забавные вещи. Просто Лобов был рад видеть, как инженер оживает на глазах, превращаясь из немощного больного в обычного Алексея — скептика, склонного к анализу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25