Вот она сидит тихоня тихоней, а поглядел бы ты тогда на эту тихоню. Глаза горят, волоса трещат, из ушей, из носов дым идет, сама вся напружится, вот-вот оборотится в кого. И все они таки же, нисколь не лучше. Представляла, как не представляла. Жить-то охота.
- Слушай ты ее,- с легкой досадой отмахивалась тетка Улита; воспоминание, пусть и подправленное в чужом пересказе, ее согрело, лицо ее как-то сразу разгладилось и зарделось.- Слушай, она нагородит. Сама за ворота выходила и сама зазывала. А наш, он в праздник разгуляться любил, он коня приворотит...
- Я сама зазывала?
- Да не я же... Я в Аталанке не жила, я к тебе потчеваться заезжала.
- Вытребуете, дай и потчуетесь. Со дна Ангары выкричите.
- Кричали-то так, для потехи. А у тебя уж все готово, ты уж с утра ждешь.
- Ишь че! - оборачиваясь ко мне за поддержкой, приахивала бабушка.- У меня семья голодовала, а я на них наготавливала, на всюю ихую рать. Ишь че!
- А ты такая всегда и была.
- Какая такая?
- Простодырая.
Бабушка помолчала, не решив, стоит или не стоит возмущаться, и, сбившись, оборванно досказала:
- И домой такой же рысью скачут, ни одну не потеряют. Сам-то уж сильно приустанет, головушку свесит, а они округ его, они округ его... Кто за руку, кто за ногу держит, коня со всех боков подпирают. Они бы, однако, волосья друг дружке повыдирали, если бы он свалился.
- И верно, ему нельзя, он председатель.
- Они при нем на нормальных баб нисколь не походили. Не знаю уж, на кого походили, а на себя не походили.
- Мы при нем работали. Так, скажу тебе, Марья, работали, как я больше и сама не рабатывала и не видела, чтоб работали. Много годов под один запал. А после-то уж че, после не работа была, а так... хозяйство да заделье. После-то уж впрохладцу жили...
И это говорила она, тетка Улита, которая за всю свою жизнь ни дня единого не провела без плотной работы, которая до последнего часа в семьдесят с лишним лет не расставалась с коровой и накашивала на нее без помощников, обихаживала немаленький огород, чтобы по осени, десятки раз сбегав на берег и договорившись наконец с баржой, отправить сестре и племянницам в город картошку и все остальное, таскала, выгибая спину, мешки, помогала другим, кто с той же баржой тоже кому-то отправлял, а проводив баржу и перекрестив ее вслед, торопилась подхватить следу-ющее дело. Мало того - она еще и в няньки нанималась, чтобы заработать копейку, потому что на колхозную пенсию, которой едва хватало на соль да на спички, учившейся в городе племяннице модные сапоги было не справить. Но это уж надо было видеть, как нянькается тетка Улита. Я по соседству видел, и я этого ввек не забуду. Притащив от молодых родителей мальчонку, которому, кажется, не исполнилось и годика, тетка Улита стянула с него штанишки, чтоб не портил добро, нажевала, припомнив собственное детство, хлеба, затолкала эту кашицу мальчонке в рот, сунула ему в руки сковородник и убежала к скотине. Меня поднял из своего дома напротив крик - сначала сильный, возмущенный, затем все более и более переходящий в жалкое попискивапие. Я перешел через дорогу, заглянул в избу и натолкнулся на мальчонку возле самого порога, который он не мог преодолеть только потому, что вконец обессилел от крика. Оттащив его от порога, я попытался успокаивать - не тут-то было! Тетку Улиту я отыскал в стайке, где она что-то подправляла.
- Тетка Улита, ведь он же кричит. Ты что его бросила-то? Вот нянька!
- Кричит? - Она выпрямилась и прислушалась.- А ты притвори дверку-то, притвори, его и не слыхать будет.
- Да ведь кричит же!
- Ну и че, ну и пускай покричит. Это ему в пользу, лучше будет спать.
На другой день мальчонка кричал поменьше, а на третий, когда я из интереса заглянул опять в избу, приметив, что тетка Улита копается в огороде, он уже водил перед собой сковородником, как щупом, и, время от времени, что-то обнаружив им, восторженно взвизгивал. Нечего и говорить спал он, конечно, отменно.
И еще помню: бежим мы с теткой Улитой в сенокосную пору на гребь и бежим почему-то среди дня, по жаре. Потому, кажется, что я спускался в деревню за хлебом и ждал выпечки в пекарне, а тетка Улита припозднилась с коровой.
И вот, проходя мимо речки, я вздохнул:
- Эх, искупаться бы... Давно, поди, не купалась-то, тетка Улита?
- А я, парень, и вовсе никогда не купалась,- ответила она.
Я изумился:
- Никогда не купалась?! Почему?
- А некогда было. Один раз девки живьем в одежонке в воду столкнули, дак махом вымахнула и скорей за серп. Когда нам было раскупываться?
Тогда же я спросил:
- А ты почему замуж не выходила, тетка Улита?
- За кого? После войны не за кого было, потом женихи подросли, дак я уж сама изросла. А в чужую деревню уходить не хотела.
...В одно урожайное на грибы лето мы с соседом по два раза на дню плавали за речку за рыжиками. Здесь, в чистых криволуцких сосняках на заброшенных полях, их было особенно много. Однажды под вечер, нагрузившись во всю посудину, я тихонько вышел из лесу к поляне, на другом краю которой поблескивал залив и стояла наша лодка. Видно, я вышел совсем неслышно, и тетка Улита, сидевшая на колодине лицом в мою сторону, вернее, в сторону криволуцких полей, не успела смахнуть слезы. Она и не стала их смахивать, а сказала мне:
- Вот помру, думаешь, я на кладбище лежать буду? Нет, парень, я здесь буду бродить.
- Без работы?
- Кака-нить работа, поди, найдется.
Умерла тетка Улита зимой.
За три дня до того я приехал в деревню, растопил печку, и на дымок первой ко мне заглянула тетка Улита. Мы поговорили мало, она, как всегда, куда-то торопилась. "Как вы, тетка Улита?" - "Дак а я че, обо мне какой разговор?
1 2 3