– Так, может, он нечаянно?
– Может, и нечаянно, – похоже, согласилась старшая.
– Который же? – не унималась сестра.
– Тот, глазастый. Кучерявый.
– Ишь ты… В тихом болоте… Чего ж он тогда мне весь вечер подмигивал?
Отец продрог, и тут терпение его лопнуло, в сердцах грохнул он граблями об стенку раз, другой – зубья во все стороны так и разлетелись.
Улис стреляный воробей, недаром в свое время к повстанцам Гелгаудаса Г е л г а у д а с – вождь крестьянского восстания в Литве в 1831 году.

примкнул, – услышав грохот, вскочил и стал трясти спящего рядом товарища.
– А?! Что такое?! – встрепенулся Вилимас.
– Жандармы! Стреляют, слышишь?
– Слышу…
– Бежим через крышу! Живей!
– Бежим!
Крытая соломой крыша прогнила, повсюду зияли дыры, и Улис без труда разгреб отверстие пошире, высунул голову и огляделся. Во дворах наперебой лаяли и выли собаки, в избе мелькали какие-то тени, слышался скрип дверей, но во дворе, кажется, никого не было. Глотая пыль, Улис выбрался наружу и потихоньку сполз вниз по крыше,
Вилимас же решил удрать похитрее: зарывшись глубоко в солому, он раздвинул под собой жердины потолка и опустился прямо на корову, которая уже перестала вздыхать и лениво продолжала жевать во сне свою жвачку.
В углу снова завозился поросенок, заблеяли овцы, и Вилимас опрометью бросился к дверям, распахнул их и выскочил на улицу. А в это время Улис с крыши – вжих!.. Оба испуганно отпрянули, потом вроде признали друг друга, да только ноги сами собой понесли их в разные стороны.
Вернулся Шяудкулис в избу – глядь, постель еще теплая, а жены и в помине нет! Заглянул в боковушку, в горницу, в сени – ни слуху ни духу. «Так что же это, стало быть, творится? – подумал он. – Ограбили или бессовестно надули?»
Сердито отшвырнув прочь деревянные клумпы, мужик полез на чердак. Шерсть, копченое сало, окорока – все как будто на месте. Бросился вниз, к сундуку, откинул крышку – о господи! Да что же это?! Отрезы разворошены, все раскидано-разметано, а денежки, известное дело, тю-тю!.. Шкатулка со всякими там бумажками да квитками не тронута, а узелок заветный как корова языком слизала.
Куда бежать? Что делать? Совсем обезумел мужик, на колени бухнулся перед иконой святого Антанаса, который, как известно, мастер отыскивать пропажу.
– Боже праведный! Святые угодники!.. Обедню закажу, вот те крест, только помоги найти-изловить… Добро еще Морту мою пощадили бы… Ах, Езус-Мария, стало быть, Езус-Мария! Пустил чертей на алтарь…
Не успел он плаксивым голосом все свои беды назвать, как из-под кровати донесся голос жены:
– Это ты, Адомелис? Ах, боже мой, да помоги же мне выбраться! Кровать подними, кровать… Ох, чуть не задохнулась совсем, как муха в молитвеннике…
– Так какого рожна тебе там понадобилось? Чего молчишь, не видишь разве – человек, стало быть, едва рассудка не лишился!
– О господи, кабы ты знал… Что-то как бабахнет, как грохнет раз, другой, словно из пушки, – ну, думаю, те разбойники тебя уже…
И Морта вытащила из-за пазухи теплый, пропахший потом узелок, тот самый, что исчез из сундука.
– На вот, положи на место, а то кровать провисла посередине – ни перекреститься толком, ни руку поднять.
– Тоже мне королева! Нужна ты кому, украдут тебя, как же… – уже умиротворенно бурчал Шяудкулис. – А ну, лежи, говорят тебе, и не болтай зря, стало быть.
– Как там наши бедняжки? – не унималась Морта. – Может, прихватим топор да пойдем вместе поглядеть?..
– Брось тараторить, лежи, тебе говорят! Я уже там был. А шаромыжникам тем завтра так и скажу: «Ступайте от греха подальше! Обойдемся без вашего колодца!» Вон девки две, небось руки не отсохнут. Ну, и чего ты? Чего трясешься? Лежи, стало быть, угомонись, коль сказано! Да не тряси ты кровать, ей-богу!
– Да как ее не трясти-то, коли я сама вся так и дрожу!..
Тем временем Улис и Вилимас, встретившись под горкой, умылись, обтерли листьями бока и лишь на рассвете вернулись в хлев. Сгребли разбросанную солому, подправили разрушенную кровлю и завалились спать как ни в чем не бывало.
Утром все с хмурыми лицами собрались за столом, но о ночном происшествии никто не заикался. Лишь когда кончили завтракать, хозяин перекрестился и, откашлявшись, произнес:
– Соседи, стало быть, недовольны – получается, перехватил я вас вроде. Даром, что ли, две девки в доме – сколько воды натаскают, и ладно. Вот я и говорю, стало быть: ступайте-ка, мужики, в те дома, где одни старики да ребятишки малые. Стасюлис, к примеру сказать, или та же Григене последнюю корову отдадут, лишь бы вы это самое мокрое место у них отыскали. А что до нас, не горит, можем и погодить.
Взяли парни в руки котомки и направились к воротам, так и не поняв, за что Шяудкулис прогнал их со двора. Вилимас, как всегда, клял свою злосчастную судьбу, которая снова сыграла с ним злую шутку.
Опасаясь сглазу, Вилимас избегал носить лопату и обычно таскал на себе косовище – пусть думают, что он безработный косарь. А косу он снял и аккуратно примотал к косовищу портянкой.
В детстве Вилимукас был ангельски красив. Люди даже в костеле не могли удержаться, чтобы не обернуться на золотоволосого, голубоглазого крошку с невинно приоткрытым ротиком.
– Да-а, уж больно зубки белые, чтоб черный хлеб жевать, – говорили все вокруг.
– Тут и сама королева не удержится, возьмет его к себе во дворец и сделает знатным вельможей.
Однако предсказаниям этим не суждено было сбыться: стал у него со временем расти-вытягиваться нос – и вся краса насмарку. Чья-то могучая невидимая рука ухватилась за этот самый нос и потащила его, но не во дворец, а прямо к повстанцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17