– Из года в год наши отцы бедовали, порой кленовый листок слезой петушиной запивали, по грошику откладывали – и вот мы купили благодетеля нашего Клеменса, царство ему небесное… Я желаю царства ему небесного потому, что он сделал больше, чем я, ваш староста, или любой из присутствующих здесь. Сколько весу было в наших коровах четыре года назад?! Наши телята сегодня весят больше! А сколько молока они давали за день? Разве что коту полакать. Нынче же и свиньи вволю хлебают, и нищим остается! Нам бы шапки перед быком снимать, и вместо этого он, мозгляк, который и рога Клеменсова не стоит, да и вообще неизвестно откуда взялся, подкараулил и загубил безвинную скотинку! А ведь на наших хлебах вырос, а сам все время сбоку припека жил, счастью нашему позавидовал, дьявол окаянный!
– Самого его теперь прикончить!
– Плетьми засечь!
– На хлеб да воду посадить! – гавкали, орали изо всех углов люди.
Когда высокая шапка призвал их к тишине, постучав массивным перстнем по столу, Алялюмас откашлялся и попросил слова.
– Даунорасу неплохо удалась основа, мне же остается пропустить по ней челнок, – вроде бы поддержал старосту смолокур. – Не только телята, поросята и коты – души наши четыре года назад легче были. Подобно перышку, тому жаворонку, все ввысь устремлялись… А нынче гляди, как разъелись! Словно гуси рождественские. И тот гусак, – чуть не оговорился: «староста», – все го-го-го, а гусыни тут как тут – все га-га-га… Вот Даунорас говорит, сбоку припека был Должник… Полно выдумывать! Разве не Должнику, музыканту нашему, мы обязаны тем, что нам достался этот бык-кормилец? Правда, поначалу хотели его на обмен, не за деньги… Подумать только – за этакого быка человека пожалели! Темнота, олухи царя небесного, тугодумы были. Бывало, барину знатному скрепя сердце поклон отвешивали, а нынче готовы быку, свинье, что пожирнее, поклониться. А сколько мы страху натерпелись из-за того счастья, о котором тут староста говорил! «Мужики, бросьте петь да играть – быку не по душе. Бабы, пестрых юбок не надевайте – быка не дразните. Девки, пионов не сажайте – быку не нравится». А кому про это известно? Старосте известно, Даунорас не велит. Уж не знаю, как остальные, а только Должник принял на веру, что именно бугай по прозвищу Клеменс и таскает на своих рогах этот страх, подобно пугалу. Неплохо потрудилась скотинка, кормили ее за это, поили, любовью окружили. Но чтобы бык на алтарь залез – ну уж нет!.. И пусть трясутся поджилки, а все равно каждый из нас должен был когда-нибудь сказать: «Прочь, скотина!» Лопнуло у Должника терпение, вот он и прикончил животное. Одного лишь не уяснил себе – что бык тут ни при чем, это староста страху на всех нагоняет! Должник, сынок ты мой, пойми, лишь он один имел право тут играть, чтобы все мы под его, Даунорасову, дудку плясали. Ясно теперь?
– Ясно, – срывающимся голосом произнес Должник.
– Ты что же, хочешь сказать, что этому душегубу надо было не быка, а меня?! – заорал староста, покраснев, как пирог в печи. – Слыхали? – обратился он к судье.
Высокая шапка, разумеется, слышал, только не разобрал, что к чему. Слишком уж трещала голова, да и Алялюмас больно туманно умничал-алялюмничал. Какой, к черту, алтарь? Ведь в Девятибедовке ни костела, ни церкви!
Хотя после речи Алялюмаса люди так остервенело не требовали, чтобы за бычью голову была отдана жизнь Должника, однако ж продолжали держаться за старосту:
– Если кому и не понравился Даунорас, тот мог потерпеть годик-другой и голосить потом за другого. Но поднять руку на быка, достояние всей деревни?! Куда там достояние – он ее теперешнее и завтрашнее благосостояние!..
Теперь уже многие предлагали осудить Должника на вечную каторгу, услать… куда-нибудь подальше из деревни. Вышвырнуть вон, как муху из борща!
Но тут заговорил старый Жямгулис – не зря его, человека почти грамотного, да и вообще во многих делах подкованного, избирали когда-то старостой.
– Хотя, слава богу, – начал он, – мы разжились немного, перестали вечно поститься, как тут Даунорас говорил, однако давайте-ка все хорошо взвесим да прикинем – не слишком ли накладно для деревни сначала потерять Клеменса, а потом отказаться от другой нашей гордости? От этого самого Должника, который и навлек, окаянный, на нас эту беду… Пусть себе живет, пусть играет, веселит нас, как когда-то! Но заранее предупреждаем: знай, коли приплывут сюда те купцы, так и скажем – можете забирать…
– На барана! На борова породистого обменяем!.. – понемногу оттаивали люди.
– Нынче купцы и не такое диво привозят! – перебил их Жямгулис. – Есть такая машина – молотилка называется! Запряг пятерку-шестерку лошадей или быков – и вся молотьба за день кончена! Нам бы хоть одну такую – не надо будет аж до Нового года цепами с утра до ночи молотить. А сколько зерна переводят за это время крысы да мыши! Сколько гумен сгорает, пока зерно высушишь!
По сердцу пришлись людям слова Жямгулиса, но тут уж не мог смолчать высокая шапка. Нахмурив брови, он захрустел бумагой и заговорил о том, что, мол, имеется жалоба с подписями, налицо наглядный факт совершения преступления в виде мертвого быка, а значит, кто-то должен понести ответственность. Этого требуют закон, правосудие и его мундир с пуговицами.
– Закон и вас мы, ясное дело, уважаем, – уверял Жямгулис, – и по возможности любили, любим и будем любить… Об одном лишь покорнейше просим: а нельзя ли этот закон как-нибудь так повернуть, чтобы и справедливость не пострадала, и мы в поисках ее не слишком себя обидели?
– Зачем же поворачивать? – почтительно произнес староста. – С законом шутки плохи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12