Однако разводить их мне не хотелось. Да и все, кто присутствовал на суде, н
е хотели этого, и, конечно, больше всех Ц Тимур. Он уже побывал на руках у от
ца, потом перебрался к матери, хватал ее за нос, теребил волосы, а она помин
утно целовала его и гладила.
Примирение Ц дело не из легких. Как правило, уже разведенные супруги мир
ятся дома. В суде же почти никогда.
Я рисовал истице ужасы одиночества, запугивал трудностями, стыдил, угова
ривал, просил. Меня активно поддерживали заседатели, а потом начали угов
аривать, стыдить и убеждать зрители. И Зинаида Олеговна стала помаленьку
сдаваться. Она еще продолжала негодовать и страдать, что женская гордос
ть ее погублена, душа оплевана и чувства растоптаны грубым мужицким сапо
гом. Но гнев и страдание теперь звучали вознаграждением самолюбию. Она н
аходила в них облегчение, и радость, и наслаждение. И наконец она, счастлив
ая и румяная, как кукла, согласилась на примирение. И все, кто был в сельсов
ете, радовались. А я больше всех. И не потому, что мне удалось помирить эту н
аивную, смешную супружескую пару, а еще и потому, что разбуженное природо
й «я» помогло мне сделать что-то большое и доброе.
Когда мы с секретарем возвращались из Макарьева в Узор, то опять повстре
чали чету Хотеловых. Они выходили из лавочки сельпо. Степан Григорьевич
согнулся под тяжестью покупок. Одной рукой он придерживал на плече желез
ное корыто, в котором громыхали два больших чугуна, ведро и стиральная до
ска. В другой руке он нес банку с керосином, а на шее болтался допотопный ф
онарь «летучая мышь», который можно еще найти в наших далеких, глухих дер
евушках. Зинаида Олеговна несла крохотный узелок и тащила за руку Тимура
. Он волочил ноги и грыз серый и твердый, как кусок штукатурки, пряник. Они п
рошли мимо, даже не взглянув на меня, а может быть, просто не заметили. Я же д
олго смотрел им вслед.

На одной подножке

В окно моей комнаты видны железнодорожная насыпь, будка на ней, два куста
вербы и лоскут белесого неба.
Утро. Солнце насквозь прожигает стекла, в комнате светло и жарко. Васюта п
од окнами кормит кур, Я знаю, что она сейчас придет и расскажет какую Ц ни
будь новую историю.
Ц А вчерась-то… Не слыхали? Ц начнет она. Ц Аптекарь чуть не утонул. Нал
ил глаза и пошел в баню А около бани яма. Он в эту яму с пьяных глаз нырнул и
не вынырнул. Почти мертвого вытащили и на «скорой помощи» увезли в прием
ный покой. Положили там его на стол, завернули рубаху и только было хотели
по евоному животу ножом полыснуть, а он очухался, открыл глаза и начал пот
ихоньку матюкаться. Во срамник-то. Говорят, весь спирт в аптеке вылакал.
Потом Васюта побежит к соседке Наталье, а от нее к подружке Марье и всякий
раз будет передавать эту историю по-новому. И покатятся по Узору самые не
вероятные легенды об утоплении бедного аптекаря. Хотя это никакая не ист
ория и даже не событие Ц обыденный серенький случай. Пошел аптекарь в ба
ню, на мостках оступился и упал в яму, сильно ушибся, и его отвезли на машин
е в больницу. Меня всегда возмущает мещанская страсть находить в человек
е только плохое и радоваться этому и раздувать до нелепых размеров. Одни
это делают из злобы, другие Ц ради забавы, третьи Ц так просто, и сами не з
нают, для чего. Этим грешат не только мещане, но и интеллигентные, образова
нные люди. В институте один кандидат юридических наук, кажется, Кениг, чит
ал нам лекции о половых преступлениях. Примеры он брал из интимной жизни
замечательных людей. С каким удовольствием он смаковал все дурное, словн
о бы он сам подсматривал в замочную скважину! И мы, студенты, вместо того ч
тобы оборвать пошляка, слушали его восхищенно, раскрыв рты. Почему же это
так получается? Почему мы не ищем с таким же усердием в человеке хорошие, д
обрые начала и не развиваем их? Уверен, если бы мы так поступали, и жизнь бы
наша была намного светлее и отраднее…
Выходной день. Скука. Не знаю, куда деваться от тоски. Симочка давно уже мн
е не пишет. Что с ней? Помнит ли она меня? Ее наивный, милый упрею «Ах, Семен, з
ачем?» Ц я повторяю теперь по нескольку раз в день.
Разыскиваю последнее ее письмо, читаю какой уже раз тетрадный листок, ис
писанный Симочкой так мелко, словно бисером усыпанный. В нем много ошибо
к. Впервые читая, я подчеркнул их красным карандашом. Тогда это мне достав
ило удовольствие. А теперь я об этом жалею. В письме она грозилась скоро пр
иехать. Но прошло пять месяцев, она не едет и не пишет. Смутное предчувстви
е беспокоит меня. Почему характер Васюты Тимофеевны с каждым днем черств
еет и портится? Разговаривая со мной, не смотрит в лицо, поджимает губы, сл
ова роняет, как драгоценные капли. На днях потребовала деньги за квартир
у уплатить за месяц вперед, А вчера заявила, что мясо на рынке подорожало.
Черт с ней, с Косихой и мясом, буду ходить в чайную. А приедет Симочка Ц и вс
е само собой уладится. Но почему же она не пишет? Я теперь очень люблю Симо
чку А может, это все только кажется и мои страдания не что иное, как тоскли
вая блажь? Почему ж я тогда все время думаю о ней? Разве мало в Узоре хороши
х девушек? А меня вот тянет к ней. Симочка ничуть не красивее, не добрее, не у
мнее своих подруг. Но у нее есть то, чего нет у других. А что это, я затрудняю
сь объяснить Вся она какая-то уютная. А мне этого уюта очень на хватает. Во
т почему, мне кажется, я о ней думаю. Думает ли она обо мне? Надо выяснить нем
едленно, сейчас же, иначе будет поздно.
Я сажусь сочинять письмо. «Симочка, здравствуй…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18