Скоро съ
ём Ц заколотят по рельсу.
От костра поднимаются искры, иногда ветер обдаст дымом, и тогда зажмурив
аю глаза, чтобы не лить слезы. Фитили целый день сидят у костра, их выводят
на работу, но они слабые, заморенные, разведут костер и сидят. А вечером их
за то, что не работали, Ц в карцер. На второй день опять то же самое. Их жизн
ь незавидная: карцер, голод, холод. Они боятся холода, и именно потому им су
ждено мерзнуть Ц ведь им не дают новых бушлатов, а старые они обтрепали, а
многие проиграли или променяли на хлеб. Они боятся голода, и именно потом
у они всегда голодные Ц ведь работать они не хотят. Они боятся загнуться
от работы Ц и загибаются от недоедания, от холода, кровь-то их не греет. Бе
сполезно им объяснять, что у костра холоднее, чем у штабелей, где люди рабо
тают почти в одних рубашках, какой бы ни был мороз.
Меня они знают. Знают, что и я когда-то не выходил из зоны, хотя не был в отка
зчиках; они знают, что я был инвалидом, и удивляются, чего это я пошел в лес.
Говорю им, что мне нравится, и пытаюсь передать хотя бы частично то, что ощ
ущаю. Они говорят: «Тебе хорошо, ты вон какой здоровенный амбал». Чудаки. В
едь они не знают, какие меня мучают боли. Но кое-кто из них прав.
Вот Моргун, маленький, тщедушный, неразвитый совсем физически. Какой от н
его в лесу толк? Разве сучки собирать, но и это тяжелая работа. Легко сказа
ть: сучки… Но он, Моргун, ничем не болеет, и поэтому медкомиссия определила
ему первую категорию. А раз первая Ц надо идти в лес. А Моргун не хочет, бои
тся, тяжело ему. Об этом следовало бы кому-то думать. Для начальства степе
нь его исправления измеряется количеством мозолей, только у него они на
мягком месте Ц натирает в карцере. Рано или поздно его трудоустроят на л
егкой работе, а пока он сидит у костра и грустно смотрит в огонь.

* * *

Капитан Белокуров… С этим человеком у меня образовались самые непонятн
ые отношения за мое пребывание в колонии. Он призван воспитывать нас, а, ви
димо, взял на себя обязательство преследовать меня. Он ревностно следит
за каждой моей неудачей, где бы мы оба ни находились, вызубрил наизусть мо
е личное дело, тычет мне в нос моими неудачными побегами, тюрьмами, карцер
ами. Когда меня привели из Красновишерска после моего последнего побега
и водворили в изолятор под следствие, я даже не удивился его появлению. А о
н спокойненько, как всегда, словно читая лекцию или доклад, начал взвешив
ать мои шансы Ц «за» и «против» Ц в этом последнем мероприятии. Нет, он н
е издевается, а вроде решает математическую задачу: вот это плюс, а вот это
минус.
Когда я приехал из тюрьмы, он меня тут же вызвал и, словно не было двух лет р
азлуки, начал подытоживать факты, которые были, разумеется, не в мою польз
у. Именно поэтому терпеть этого человека не могу, хотя не признать его пра
воту иногда тоже не могу. Все, что он говорит, конечно, правда. Но в том-то и д
ело: всюду правда Ц газета, радио, начальники Ц все говорят тебе правду,
внушают с утреннего подъема и до отбоя: ты должен «понять», ты должен «вых
одить на прямую», ты обязан «исправиться». Вот он меня все вызывает и тяне
т жилы Ц раньше за старое тянул, теперь, будто это его кровное достижение
, начал захваливать за то, что вот я все же «понял», «исправляюсь» и «выхож
у на прямую»… Придешь вечером с работы уставший, мечтаешь об ужине, посте
ли, но не успеешь войти в зону, он вызывает Ц как день прошел? Ну что там мож
ет быть особенного? Неужели он думает, что это его неотступное преследов
ание заставило «понять»? С ним еще, пожалуй, поспорить можно, мысль у него
часто примитивна Ц цифры, даты. Цифры я вообще плохо запоминаю. Вот и реши
л Ц черт бы его побрал! Ц нарушить эту плавную линию правды и не вышел на
работу. Конечно, угодил в карцер. Он, как узнал, вызвал и… началось.
Ц О чем ты думаешь? Что ты умеешь?
Я понял, к чему он клонит, и взбесился. Ведь и сам не хуже знаю, где и когда ду
рака свалял, и нечего теребить болячки.
А ему хоть бы что, пошла математика: «два года убил в тюрьме, а мог закончит
ь три клаcca в школе колонии или приобрести какую-нибудь специальность в п
ромзоне…» и т. д.
Ну вот, тут я и вскипел и начал, в свою очередь, обвинять начальство, кого за
что, одного справедливо, но другого, пожалуй, и нет. Если разобраться, не та
к легко воспитывать взрослых людей, упорно сопротивляющихся всему поло
жительному, и колонии их много.
Ведь я сам безошибочно могу сказать, кого из нас можно сделать человеком,
а кого хоть сегодня, хоть завтра убей Ц все равно. Но это лишь потому, что в
течение многих лет и днем и ночью, в карцерах, в тюрьмах, на работе и на отды
хе Ц везде и всегда я с ними; потому что мне доступнее их мысли, психика, жи
знь и стремления, чем любому администратору, любому воспитателю, сколько
бы тот эту массу ни изучал, сколько бы знаний он ни имел Что касается моих
суждений, пусть капитан Белокуров не обижается.
Бесспорно то, что здесь должны быть руководителями люди с сильными качес
твами массовика и педагога (педагога потому, что заключенные, эти взросл
ые люди, во многом все же дети и разум у них детский), они должны обладать вы
соким интеллектом и высокими принципами; нужны не прогоревшие где-то ка
рьеристы и бюрократы, а люди, имеющие душу, ум и совесть…
А недавно совершенно случайно я был вынужден отдать ему мои записи для ч
тения. Я отдал не все записи, но он, без сомнения, захочет читать и те, что я н
е отдал. А я уверен, что их читать ему будет неприятно. Кто гарантирует сох
ранность их?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76