Сняли в нем отдельную квартирку: две комнаты, кухня, газ. Вода на улице, уборная в коридоре, отопление печное. Если учесть, что за все (плюс мебель и кухонная утварь) мы платили всего лишь три красненьких в месяц, можно сказать, нам крупно повезло. Я не стал выяснять, каким образом Астре удалось найти эту квартиру.
Здесь я оказался во власти той формы алкоголизма, которую называют запойной. Длится она несколько недель. Астра сыграла в этом известную роль. Конечно, если быть справедливым, она виновата меньше всего: в недавнем прошлом ее мать вынудила ее выйти замуж за своего любимца, молодого красавца, который за полгода их совместной жизни довел ее до покушения на самоубийство, – к счастью, ее успели спасти. Потом ее долго лечили в неврологическом институте. Словом, она была напугана жизнью и призналась мне, что прячется в «шнапсе» от страха.
– Я слабая, сама не справляюсь, – сказала она.
Но ей нужна была сравнительно небольшая доза, для меня же малая доза служила началом большой, и я, как костер, заполыхал и горел.
Конечно, Астра была немного Спичкой. Мне же следовало превращаться не в костер, а в огнетушитель. Чтобы стать им, нужно было просто, по-человечески освободить ее от всех оснований для страха, а они, в сущности, заключались в ее полном одиночестве. Сделать же это можно было, только женившись на ней. Тогда она приобрела бы смысл жизни, что и защитило бы ее от всех страхов. Но я не защитил ее…
Хотя я уже имел рукопись с образом «обыкновенной девушки», этот образ не был совершенен. И в Астре я интуитивно надеялся открыть нужные мне черты характера. В ней было много именно того, чего недоставало моей героине: ум, начитанность, женственность, чрезвычайно развитое чувство товарищества. На нее можно было положиться в любой ситуации – не бросит в беде. И была необходимая для мужчин в женщине незащищенность. Но вместе с этой незащищенностью в ней было недоверие к людям, к жизни в целом и самой себе. Она упорно держалась мысли, что никогда не будет счастливой, потому что ее невозможно всерьез полюбить, и приводила много всевозможных доказательств этого, и прежде всего такое – она некрасива. Мы много говорили об этом, спорили, но я не имел, не находил сил для убеждения ее в обратном и, как теперь понимаю, не мог их иметь. Ее недоверие ко всему оказалось заразительным – ведь и у меня нередко были периоды сомнения и недоверия к себе. В конечном счете не я ее, а она меня убедила, сама того не понимая, в моем собственном бессилии. И, разумеется, смешно было и подумать, что в таком состоянии можно было работать над романом, который я совершенно забросил. Единственное, что написал, не вдаваясь в объяснения, – заявление в редакцию с просьбой о продлении срока договора.
Мы с Астрой дружно прятались от наших страхов и сомнений в зеленых волнах призрачной радости, пытаясь отыскать себе оправдание в стихах Омара Хаяма:
Когда бываю трезв – нет радости ни в чем,
Когда бываю пьян – ум затемнен вином.
Но между трезвостью и хмелем есть мгновенье,
Которое люблю за то, что жизнь есть в нем…
Только мы не умели удержать это «мгновенье».
Нет нужды рассказывать о состоянии, в котором я находился почти постоянно, – ощущение ускоренного падения в бездну. Надо было остановиться, выйти из этого состояния, но это стало невозможным. Входить в «состояние» легко, а выходить… невозможно.
Я понимал, что если можно один день не пить, значит, можно и неделю выдержать; если можно не пить неделю, можно и месяц воздержаться; если можно не пить месяц – можно вообще не пить. Но как не пить один день? Как без этого остановить дрожь в руках? Как избавиться от всех болей и страхов?
Так же обстояло дело и с Астрой. Мы вместе обливались по ночам холодным потом, нас обоих мучили ночные кошмары, мы одинаково выворачивали наизнанку желудки. Мы оказались в своей слабости «родственными душами». Мне не нужно было перед ней испытывать угрызений совести: мы оба знали, что сильные побеждают свои слабости, слабые от них прячутся в туман недействительности.
Астра прогуляла уже два месяца. Это ее сильно угнетало – она любила свою работу, которая была единственным, что давало ей подлинное удовлетворение. Ей грозило увольнение. Она изо всех сил искала возможность оправдать прогул, но какое тут может быть оправдание?… К тому же она растратила свои сбережения на норковую шубку, которую давно мечтала приобрести, – разве что на воротник осталось… Даже досрочно забрала страховой полис, а теперь выколачивала деньги из тех, кто был ей должен.
Но выход тем не менее нашелся. И случилось это в тот вечер, когда мы с ней были в одном из наиболее респектабельных кафе в Риге – «Ростоке». Астру пригласил на танцплощадку весьма, на мой взгляд, неприятной внешности средних лет мужчина. Когда же она была доставлена ко мне обратно, я узнал от нее, что он – единственный человек, имевший реальную возможность помочь ей оправдать прогул. Он доктор из того неврологического института, в котором она лечилась. Он там ухаживал за ней и даже сделал предложение. Но хотя она и отказала ему, он готов ей помочь…
Когда этот доктор позже подошел к нашему столику для уточнения деталей возникших у Астры обстоятельств, я утвердился в мнении, что внешностью его бог и впрямь не обрадовал: сутул, тощ, нос бесформенный, уши огромные, рот кривой.
Переговоры велись на латышском языке, и я лишь догадывался, что Астра постоянно с чем-то соглашалась.
– Он говорил мне, – сказала она, когда мы ехали к себе, на улицу Диклю, – что даст справку, будто я находилась на клиническом исследовании повторно…
На другой день, в половине одиннадцатого, она ушла, сказав, как обычно, традиционное латышское «ата».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67