Мысли Бориса Александровича все время вертелись вокруг столь срочного вызова. Он ждал его, но ждал позже. Что же случилось?Перед глазами его вновь встало розовое самодовольное лицо Баринова. Лишь однажды видел он его растерянным, потерявшим гонор и этакое пренебрежительноё отношение к собеседнику, будто Зевс-громовержец снизошел до встречи со смертным.Это случилось месяца через два после назначения Баринова. Занятия с командой начинались в семь утра. Собственно, не со всей командой, а только с пятеркой молодых, которые, по мнению тренера, скребли хуже других. Когда они пришли в спортивный зал, перепуганный заместитель директора еще в коридоре попытался остановить:– Борис Александрович, извините, произошла накладка. Там в теннис играет заместитель председателя… Человек новый, неудобно как-то… И потом с ним…– он, почти склонившись к уху Рябова, назвал фамилию известной в прошлом теннисной величины.Рябов еще не думал, как поведет себя в сложившейся ситуации. Впрочем, и думать было нечего.– У нас тренировка по расписанию. Наше время. Скажите, чтобы освободили зал…И он решительно прошел мимо онемевшего заместителя директора – милого, вечно боявшегося всех и вся человека. Ребята, шедшие с ним, удовлетворенно хмыкнули. И странное дело – это одобрение новичков Рябову понравилось.Когда они вышли из раздевалки в зал, теннисисты продолжали кидать мяч. Один играл настолько легко и уверенно, что Рябову, никогда не жаловавшему теннис своим вниманием, было нетрудно признать в нем потухшую теннисную звезду. Второй играл старательно. Слово «играть» относилось к нему лишь постольку, поскольку он стоял с ракеткой и невероятно грациозно вращал ею вокруг своего большого, грузного не по годам тела. Потому он брал мячи, лишь услужливо посылаемые партнером прямо на ракетку. Иногда попадал удачно, и удар получался сильный, как у мастера. Во всей фигуре нового заместителя угадывалось былое кратковременное увлечение спортом, но благотворное воздействие его на фигуру, похоже, совсем растворилось под долгим влиянием сидячего образа жизни.Рябов пару минут постоял, давая возможность игравшим самим прервать игру и освободить зал. Борис Александрович чувствовал за своей спиной учащенное дыхание парней, разогревавшихся прыжками, и, не сдерживаясь, крикнул:– Пожалуйста, освободите зал – у нас плановая тренировка.Потухшая звезда тенниса ринулась к нему быстрее мяча, который срезался с его ракетки.– Дайте доиграть сет, – сказал он громко и уже тихо: – Это Баринов играет.– А мне все равно, кто играет. У меня тренировка.– И, повернувшись к ребятам, скомандовал: – По кругу бегом марш!Баринов подошел к нему медленно, красный, будто после парилки, хотя с такой игрой, конечно, раскраснеться мудрено.– Могли бы подождать минут пятнадцать, – изрек он, не здороваясь и обращаясь словно в пространство.– У меня график тренировки по минутам, -отрезал Рябов.– А вы можете поразвлечься, когда зал не занят спортсменами.Наверно, это было с его стороны не очень вежливо, но Рябов смертельно не любил подхалимажа. Или ему казалось, что он его не любит. Но подобострастная предупредительность заместителя директора вывела его из себя окончательно.Баринов не ответил и прошел мимо, даже не взглянув…Точно так же сейчас он прошел и в свой кабинет, плотно притворив за собою дверь. Рябов, скосив глаза от записной книжки, заметил, как тот появился в приемной, но сделал вид, что увлечен работой. Это было унизительно – ждать полчаса ему, Рябову, в приемной какого-то мальчишки. Прошло еще минут пять, когда в селекторе, стоявшем на столе у секретарши, громко прозвучало:– Лена, попросите ко мне товарища Рябова!– Товарищ Рябов! – как попугай, повторила секретарша.– Пройдите!Баринов встретил его, сидя в кресле сначала напряженно, а потом, когда Рябов, ответив на его приветствие, сел к столу, откинулся на спинку.Так с минуту они и смотрели друг на друга– Рябов выжидающе, Баринов, скорее, насмешливо, будто знал про Рябова что-то такое, что и сам Рябов не знал, а узнал бы, умер от страха.– Товарищ Рябов, – начал он вкрадчиво, и это больше всего не понравилось Борису Александровичу. Он смерть как не любил вкрадчивого начала разговора с руководством.– Мы вас уважаем и ценим как крупного специалиста отечественного хоккея. Вы работаете много лет. Вас уже никак не назовешь человеком неопытным, способным на неблагоразумные поступки по недомыслию или недопониманию. Но общее мнение тренерского совета и руководства комитета, – Баринов сделал паузу, как бы давая Рябову возможность проникнуться значимостью мнения, которое высказывает или собирается высказать, – что вы в последнее время слишком увлеклись собственной затеей – встречей с канадскими профессионалами на уровне сборной – и забыли, что у нас хоккей, как и весь спорт, любительский, что нас интересует прежде всего массовость отечественного спорта. Наша задача-чтобы миллионы и миллионы людей приобщались к спорту, становились сильными духом и телом, воспитывая в себе качества постоянной готовности к трудовому подвигу и, если потребуется, к защите Родины…Рябов взорвался:– Если вы собираетесь мне излагать основы советского спортивного движения, то не стоит тратить время. Вы еще не ходили в первый класс, когда я уже читал студентам, что такое советский спорт…Баринов опешил. Его красивый большой рот, вечно хранивший некую гримасу превосходства – это выражение исчезало только в случаях, когда он говорил с председателем, – споткнулся на полузвуке, будто "кто-то рубильником выключил ток и механизм замер, лишенный энергии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105