Конечно, я подумал, что это шутка. И отнесся к словам Баранкина соответственно:
– Олег Алексеевич, а, по-моему, у тебя Гена на «ноль-шестом» опять поигрывает с морковкой.
Олег посмеялся, а потом и говорит:
– Да нет, я серьезно. Развалился на банкетке и дрыхнет.
Ёпт, думаю, вот только этого мне сейчас и не хватало. Спящий сотрудник на моем втором этаже – это в некотором роде упущение. Это недосмотр и недогляд. Это пиздец просто какой-то! Я вдруг отчетливо представил себе, как Е.Е. говорит мне с сожалением в голосе: «Фил, ну ёб твою мать…», и подписывает указ о разжаловании. Опять в окопы? Опять дизентерия и насекомые? Тридцать три тысячи чертей…
«Отжеж сука! Убить его, что ли, Павла Макаровича этого?» – думал я со злостью, поднимаясь на второй этаж.
Обхожу кругом «первую» зону, и наблюдаю трогательную картину. На мостике над лестницей стоит банкетка, на ней сидит Павел Макарович Тюрбанов и, запрокинув голову, смотрит какой-то приятный сон. Даже рот открыл милейший Павел Макарович. Дыхание его ровное и размеренное.
Смотрительница Амалия Карловна… (Тут надобно заметить, что встретить в Галерее среди смотрителей какую-нибудь обыденную Марью Ивановну было практически невозможно. Третьяковские бабушки в большинстве своем именовались богато, со вкусом, и даже загранично: Милиция Львовна, Олимпиада Маркусовна, Эсфирь Исааковна Шокалис, Фируза Табжахуновна, Амалия Карловна вот опять же… Где скрываются люди с такими именами в повседневной жизни – это для меня загадка, но концентрация их в Третьяковке просто удивляла.) …смотрительница Амалия Карловна завидев меня, приложила палец к губам и умоляюще прошептала:
– Вы уж не будите его! Пусть поспит. А я послежу тут.
Она последит тут… Ну разве не прелесть! Я заверил добрую женщину, что и в мыслях у меня не было тревожить покой любезного Павла Макаровича. А пришел я сюда исключительно справиться, не нужно ли ему еще чего-нибудь. Не подложить ли ему под голову мягкую подушку-думку, вышитую проворной рукой моей молодой жены? И не укутать ли его в мохнатый шотландский плед? Возможно, я даже попрошу Ивана Иваныча принести для Павлика горячего шоколада и французских булочек. Впрочем, никак не ранее того, как он изволит проснуться.
Амалия Карловна сообщила мне, что я славный человек. Да, этого у меня не отнять – что есть то есть… Многие, кстати, тоже так считают. Тогда она предложила принести свой оренбургский пуховый платок, все-таки на сквозняке сморило бедного Павел Макарович, так и простудиться недолго. Это, говорю, пожалуй, подходяще. Несите, бабушка платок! А я пока тут мух буду отгонять от внучека…
Растроганная Амалия Карловна выразила надежду, что Господь сохранит меня. Я не стал спорить и отпираться. В конце концов, это было бы как-то глупо. Смотрительница на цыпочках поспешила прочь. Сотрудник в оренбургском платке! М-да… Даже жаль лишать себя такого зрелища, честное слово.
Сначала я собирался просто прыгнуть с разбега на Павла Макаровича и, ошеломив мерзавца напором, затем по монгольскому обычаю с гиканьем протащить его за ухо по всей Галерее. В назидание, так сказать. Да и прочим разгильдяям наглядная агитация будет. Однако потом с сожалением передумал. Такого наказания в Уставе караульной службы все-таки не числится. Мне бы тот устав писать…
Сошлю-ка я тогда паразита на первый этаж – там у милейшего Ивана Ивановича настоящая школа мужества и воздержания. Эпоха раннего феодализма, демидовский литейный завод. Постоит денек парниша на Служебном входе без подмен, примерзнет соплями к чугунной решетке – глядишь, и отвыкнет дремать на посту. Мнение о втором этаже как о благостном месте и рае на земле возникло не просто так. Сюда надо стремиться попасть, а попав – держаться зубами! Достаточно сказать, что второй этаж находится под протекцией Фила – мудрого и чуткого руководителя. Не даром, ой не даром сотрудники прозвали его Фил Справедливый (я бы предпочел, конечно, чтобы через черточку: Фил Красивый-Справедливый, да уж ладно). И вдруг такое пренебрежение его (моим) всемилостивым доверием! Обидно.
Какое-то время я пристально рассматривал Павлика, в надежде, что он почувствует мой сверлящий взгляд, а, почувствовав, проснется в холодном поту, плача и зовя маму. Но нет. Спящий здоровым сном Павел Макарович никак на отреагировал. Он не то что не проснулся, он принялся еще этак прихрапывать. Слегка расстроенный своим паранормальным бессилием, я тогда решил действовать попроще.
Несильно похлопав сотрудника Тюрбанова по щечкам, я прошептал ему на ушко с тихой яростью:
– Вставай, Павлик. Пора в школу!
Павел Макарович проснулся так же как просыпаются в кино актеры средней паршивости: дернулся, непонимающе захлопал глазами, завертел головой, сказал «э-э-э…», даже порывался куда-то бежать. Я крепко прихватил его за лацканы пиджака.
– Павел Макарович, голуба ты моя… – начал я, стараясь сдерживать душивший меня гнев. – Объясни-ка, попробуй свое престранное поведение. Что, непосильный труд сломил могучий организм? Или скучно стало на работе? Хочешь, я тебя повеселю, свинособака?
Павел Макарович тяжело вздохнул и грустно посмотрел на меня. Глаза его были красные, невыспавшиеся.
– Понимаешь ли, Фил… – начал он.
– Не понимаю!!! – заорал я истошно, враз слетев с катушек. – Павел Макарович, так-разтак твою бабушку, прими к сведенью…
– У меня дядя умер, – закончил Паша.
– Да меня!..
По инерции я чуть было не ляпнул: «… не ебёт кто там у тебя умер!», но вовремя осекся.
И вот тут-то в первый раз за многие-многие годы мне стало по-настоящему стыдно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124