И опять бес — то бишь Нурекская ГЭС — попутал! В министерстве предложили Юрию Николаевичу строить плотину.
— Ну как я мог отказаться! — говорил он, как всегда, горячо. — Ведь вы же сами понимаете, ни в одной профессии нет столько романтики, настоящей романтики, как у гидростроителей! Не зря Никита Сергеевич Хрущев сказал где-то: строители — авангард рабочего класса, а гидростроители — их передо-' вой отряд... Ну что завод? — он и есть завод. А тут — стихия, неожиданности, неразгаданное, которое, бывает, никакими расчетами, проектами не предусмотришь. Риск, смелость, азарт и точные математические выкладки, и все на глазах — руками щупай!.. И вот предлагают мне строить Нурекскую плотину. Триста
метров высоты! Такое давление, что суглинки в теле плотины могут стать жидкими и прорвать любые известные пока фильтры. И вообще, черт их знает, как они вести себя будут! Плотина-то небывалая!.. Представьте, какой инженерный поиск, какая заманчивая штука!..
Это мы представляли не очень хорошо,(но зато видели ясно, как достается пока самому Юрию Николаевичу и его жене. Он целыми днями на объектах, спит часа по четыре в сутки, и везде нервотрепка, споры: начало стройки, а тут еще и начинал-то ее не он сам, а кто-то еще,— Юрий Николаевич в Нуреке всего три месяца. А жена... за полчаса до нашего разговора Чайковский отпаивал ее валидолом, какие-то уколы делал,— такая жара сердечникам противопоказана. И ведь работает еще! Да на такой неспокойной должности, как заведующая детскими яслями.
...Мы лежали в траве на пасеке дяди Андрея и вспоминали эти встречи. Дядя Андрей, Калижнюк, Чайковский—в чем-то очень они схожие люди. И судьбы их схожие. Все они, по словам дяди Андрея, «завоевывали для нас советскую власть» и шли к своей цели прямо, не размениваясь ни на что мелочное, низменное. Нет, они не аскеты, они не давят в своей душе ничто «личное», живое. Просто «личное» для них — это «общее», и ради этого общего они идут, не сгибаясь, сквозь страдания, раны, боль, без этого нет для них ни радости, ни счастья.
Все-таки жизнь всегда глубже, значительней, и сколько ты ни строй схем, все они разлетятся, как карточные домики, при первом же столкновении с живой действительностью.
Было нам очень радостно прикоснуться к этим людям, понять их. Они в общем-то уже прожили свою жизнь. Так зачем же, за что они ее прожили? Поднялись сотни, новых заводов, хлеба, хлопка в стране стало больше; Но всего этого мало. Ведь прежде всего они жили ради нас, ради всех парней из нашей бригады.
...Плыли над нами легкие, праздничные облака. Шумели где-то невидимые водопады. Сирень, ошалев от весеннего солнца, тепла, бесновалась в фиолетово-яркой радости. Долина счастья... Здесь хорошо. И с дядей Андреем все легко, понятно. Мы еще вернемся к нему и будем вместе ходить на охоту, болтать о том о сем, подгонять ленивых ишаков, мокнуть под дождем, на солнышке греться... А пока... Вьется в горах тропа, по которой мы пришли сюда, вон, ее видно! И нам идти обратно по ней. Спасибо, дядя Андрей, за все, сердечное тебе спасибо!..
БЕТОН, ПОШЕЛ БЕТОН!
Всей бригадой на ДЭС, в котловане, два дня мы исправляем грехи наших предшественников — разнорабочих, которые в первый день нашего «посвящения» в бетонщики копали здесь землю. Котлован надо расширить, углубить и дно его закидать бутом.
Солнце растекшимся яичным желтком плывет над горами, занимая, кажется, полнеба, а тут, на дне котлована, оно совсем безжалостно,— в воздухе ни малейшего движения, солнцепек. Только спустишься туда, и мгновенно тело покрывается даже не потом, а какой-то липкой испариной.
Назар поднимает глаза к небу и говорит:
— О аллах! Если ты создал ад на небе, то зачем же тебе Нурек на земле?
Шутка всем нравится. Пару раз на ДЭС появлялся Аркашка, организатор спора с узбеком. Без дела слонялся по площадке, одетый, как и раньше, не по-рабочему.
— Сачкует,— замечает Вася.— Прошлый раз, когда бетон шел, он звеньевым был. Два звена упарилось— небу душно! А третье, его, клопа давило.
— Что ж он сейчас-то не работает?
— Из себя меня корежит! Тоже — граф Табурет-кин,— спокойно резюмирует дядя Ваня, пожилой арматурщик, рассудительный и по-рабочему обстоятельный человек. Его мы не видели до сих пор только лишь потому, что он в счет переработанных по вечерам часов брал отпуск, встречал семью.— Как узнал, что его из звеньевых поперли, так и лапы кверху. Пе-на,— с первой волной уйдет.
— Слыхал я, что он на ЛЭПе Иркутск — Братск работал,— замечает Мишка.
— Небось поперли оттуда, и там тоже работать надо... Нет, такому кругом не житье.
— А тебе житье? — спрашивает Мишка.
— Мне привыкать, что ли? Всю жизнь со старухой по стройкам мотаемся.
— А чего ж ты мотаешься?—Мишка не отстает.— Ну, мы, молодые, из-за романтики, а тебе чего?
— Романтик! — передразнивает его дядя Ваня.— Много ты понимаешь в романтике! Слово только лапаешь! Вон рожа-то от пьянок запухла вся, романтик! Небось и гроша в кармане нет.
Все смеются, а Мишка, нисколько не обидевшись, с восхищением восклицает:
— Вот черт, а!..
Над котлованом плотники вывели деревянную эстакаду под бетономешалку. Бетономешалка стоит рядом, слабенькая, простая, достаточно потрепанная, но нам она кажется агрегатом необыкновенным. С какой-то очень доброй радостью, торжественно и быстро мы громоздим ее на эстакаду. Несмотря на то что весит мешалка несколько тонн и нас вокруг много, мы все-таки, пожалуй, похожи на хлебосольную хозяйку, водружающую на стол старенький, но весьма уважаемый самовар.
И вот утром мы приходим на ДЭС только своим звеном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31