Но нужно искать, стремиться создать лучшее, такое, чего еще никогда не было. Мы любим Мусоргского, Глинку, Бетховена,— разгорячась, Альберт говорил с заметным акцентом,— любим слушать их музыку. Но если ты сейчас пишешь такую же музыку, как они, плевал я на тебя и на твою маму! Никакой ты не композитор. Так же и у художников: надо создавать небывалое, такое же, как наше время!.. И вот Женя— такой человек! Он ищет! Культурный художник! Даже я и то многому у него учусь,— вот какой человек Женя!..
У Альберта вся стройка— знакомые, с каждым он здоровается за руку, а то и с поцелуями. Если нет пива в Нуреке, то для Альберта шоферы всегда привезут его из Туткаула, за десяток километров. Пастухи-таджики носят ему с гор барашков на шашлык, который жарит он воистину мастерски. Над юртой Альберта, как елочные гирлянды, всегда сохнут на солнце вязки вобл, добытые неизвестно где.
— О-о! Я умею пожить! — говорит Альберт с таким аппетитным простосердечием, что поневоле прощаешь ему и бахвальство, и некоторую бесцеремонность в способах добывания жизненных благ.
Женя другой человек. «Телесное» для него как будто где-то на самом заднем плане, главное — душа. Юрта его завалена какими-то бумагами, склянками, журналами, матрасами случайных постояльцев.
Альберт ходит в черном бумазейном комбинезоне с лямками и в белой войлочной шляпе, какие любят надевать на черноморских пляжах отдыхающие-провинциалы. Он низенького роста, чрезвычайно подвижен; кажется, шляпа его мелькает всегда сразу в нескольких местах, и у всех она вызывает неизменно добродушную улыбку.
Женя — высок, рассеян, худ, на нем заляпанные красками, но вполне интеллигентные штаны. Он старается держаться незаметным, говорит мало, но если уж заговорит, то непременно длинными монологами. Вот, к примеру, один из них.
— Поругался сегодня с Пекарским. Пекарский— главный инженер стройуправления.
— Почему?
— Ну как почему? Вот, Юры, вы рассудите... Приходим мы с Альбертом получать деньги за свои панно, которые у створа стоят, и узнаем: выписал Пекарский по сто девяносто рублей нам. Это что, справедливо? Я человек такой: я — открытый, я — весь наружу. Совсем нет у меня, у еврея, ни сдержанности, ни хитрости, хоть я и натерпелся в жизни из-за этого ой сколько! Вот Альберт знает, не даст соврать: что у меня в душе, то и на языке; что в столе, то и на столе. А я Пекарскому сказал прямо: «Если так, говорю, то я свое панно дарю вам бесплатно!» Почему я это сказал? Из-за денег, да? Из-за того, что я такой грязный человек, да? В детстве меня мама воспитывала: отец отдал жизнь армии и ездил по городам туда-сюда, а мы с братом росли у мамы, и ее слово было для нас закон. Так вот она говорила: «Женя, ты должен жить для светлого, чистого. В жизни есть
много грязи, но это не для тебя. Проходи мимо нее, не касайся, только тогда ты будешь счастлив...» И мы с малых лет усвоили для себя такое. Что деньги! Я только приехал в Душанбе после института, и мне дали заказ на пятьдесят тысяч,— сделал его и ходил кум королю! А потом? А потом я пять лет голодал. Почему? Не умею работать, да? Я же лучший оформитель в Душанбе, вот Альберт знает, не даст соврать,— там, в правлении Союза художников, так говорят: «Как вы работаете! Как Женя надо работать! Как Женя Брукман! Учитесь у него». Я бы мог иметь уйму денег! А вот, вы видите, живу здесь, в Иуреке, на хлебе и луке. Я хочу сказать свое, хочу делать такое, к чему душа у меня лежит... Но, с другой стороны, вы рассудите. У меня жена, да? Вот она должна родить мне на днях второго ребенка. Я уверен, что на этот раз она родит сына. Сына!.. Жена у меня красавица, жена для меня — лучший друг. Вот приезжайте ко мне и посмотрите, какая хорошая у меня семья!.. Но я взял жену из десятого класса, совсем девочкой! Она же ничего не умеет делать. И мне стыдно перед ней: мне тридцать шесть, и я же должен принести в дом хоть кусок хлеба, да?.. А что она вытерпела, бедная, когда мне целый год заказов не давали! О-о! У нас такие порядки были в союзе, что неделю назад мы просто выгнали председателя, а тогда? Это же анекдот! Я, Женя Брукман, дошел до того, что, извините, в штанах рваных ходил. Красок не на что купить. Приду домой, а жена сидит и давит пустые тюбики, чтоб хоть чем-то было писать. Вы думаете, мне не больно было на это смотреть? Так вы ошибаетесь... Но все равно я стоял на своем, вот та-
кой я человек... Поэтому я и сказал Пекарскому: «Свое панно я дарю вам бесплатно!» Я — прямой человек, и я цену своему труду знаю. Сколько времени мы просидели с этими панно! Все сами — подрамник заказать, принести, холст найти, натянуть, за красками сбегать, написать. В три слоя краски клали, чтоб не выгорали на солнце! Ведь эти панно десять лет у них простоят! А работали как? В сарае, сарай низкий, панно набоку лежит, ты перед ним на корточках гнешься. Я бы за это время сколько сделал, о-о-о!.. Мы же для стройки делали газеты, молнии, стенды, не сосчитать! А разве заикались о плате? Нет! Когда столовая открылась, мы им подарили туда бесплатно два натюрморта, вы же видели — хорошие натюрморты! Думаете, зря нас повара уважают? Они понимают, что люди мы бескорыстные! Но тут я не выдержал! Говорю: «Свое панно я дарю вам бесплатно!..»
Мы слушали Женю, Альберта и думали: «Что-то вы, братцы, уж очень упорно убеждаете нас в своем бескорыстии...» Кто же они? Халтурщики? Или люди добросовестные, честные, а все эти разговоры о деньгах—'Просто поверхностный отпечаток, который наложила на них их художническая среда? Бывает и так. Работают они много, это мы видели, их почти никогда не застанешь дома, да и действительно, далеко не каждый профессионал решится уехать из большого города на месяцы, а тем более на годы в этот Нурек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31