Смущаясь, он сбивчиво прочитал обязательства и сказал, что бригада будет бороться за звание коммунистической.
Ему пожали руку, похлопали, и на этом собрание закончилось. Оставалось только провести тайное голосование. Мы уже опустили бюллетени в урну и собрались занять место в длинной очереди в кассу, когда к нам подбежал запыхавшийся, потный Артем.
— Юрки, слышали? Плотника за звание бороться будут, а про нас забыли. Забыли, что мы первые!— В голосе Артема прозвучало что-то очень похожее на отчаяние.—Им теперь — фронт работ, а нам — шиш!.. Вон я у них обязательства взял,. Володя все чистенько переписал — здорово, красиво, без помарок. Только против всей их арифметики мы у себя на пять больше поставили. Подписывайте, Юрки, пока она не ушла,— Артем кивнул в сторону женщины. — Подписывайте!..
И мы подписали обязательства.
Так наша бригада вторично стала бороться за звание коммунистической...
МЫ ВЫХОДИМ ИЗ ПОДПОЛЬЯ
(Часть первая)
Трудно, немыслимо трудно жить под чужим именем! И пусть имена наши оставались прежними, но то положение, которое мы занимали, в корне меняло всю нашу жизнь. Ведь работа, та работа, ради которой ты и родился на свет,— твое второе имя. И именно по ней судят тебя люди. Поэтому сразу же по приезде на строительство мы целиком отдавались
нашей новой работе, стараясь подчинить себя ей, одной-единственной. И это нам удавалось. Зато когда кончалась смена и руки наши, мысли и все натруженное тело становились свободными, вот тут нам приходилось, пожалуй, потруднее, чем «на бетоне».
Мы и раньше нередко сталкивались с проявлениями несправедливости, оскорблениями человека, с бездушием, пытались протестовать, И это почти всегда имело свой результат. Во всяком случае нас выслушивали, нам обещали «устранить», «выгнать», «исправить». Совсем другое зачастую происходило теперь. Теперь наше возмущение многим на стройке не имело никаких результатов, натыкаясь часто на спокойную, даже циничную фразу:
— А вы кто такие? Какое вам до этого дело! Есть у вас лопаты, бери больше, кидай дальше! Без вас разберемся...
Да как же это? Рабочий человек, на своей стройке и вдруг: «не твое дело!»
Почему до сих пор находятся люди, которые не хотят верить рабочему, которые видят в нем только исполнителя своей воли, хотя порою и кричат громче всех о его уме и силе? Или для них он — только символ, этакий улыбающийся детина, ряженный в голубые одежды, покладистый и безмолвный?..
Как-то субботним вечером подле единственного среди слепых кибиток и переносных юрт коттеджа мы столкнулись с группой ребят, окруживших рослого флегматичного человека, одетого в легкую шелковую рубашку и белые чесучовые брюки. Человек стоял, прислонясь пышными, как у полной женщины, пле-
чами к высокому забору, и, глядя поверх голов ребят, что-то доказывающих ему, лениво, с равными интервалами повторял всего одно слово: «Нет!» Ребята божились, ручались, предлагали в залог свои паспорта, давали честное комсомольское слово. А тот, продолжая невозмутимо смотреть в подернутое вечерней дымкой синегорье, твердил свое «нет».
— Ведь мы же сами дружинники, отвечаем!..
— А если что? А? А если пьяный? А если драка? А если еще что? А? Кто отвечать будет? Чья голова в кустах? — вдруг быстро-быстро засыпал он ребят вопросами...
Мы выяснили: речь шла о том, чтобы разрешить им, как обычно в субботу, потанцевать в столовой, а человек, стоявший перед нами,— начальник нурекской милиции. Вступили в спор.
— Понимаете ли, есть опасение, что кто-то будет вести себя аморально...
Начальник милиции легко отделился от забора, приняв более соответствующую для разговора позу. Глаза его остановились на наших бородах... Ох уж эти бороды! Сегодня они особенно эффектно выделяются на наших лицах: Назар, оказавшийся искусным брадобреем, сделал нам настоящие «азиатки».
— Вот поэтому,— начальник милиции явно не представлял, с кем имеет дело, — я считаю, пока люди не научатся себя, вести, танцы разрешать следует лишь в крайнем случае...
И тогда мы начинаем долго и горячо говорить что-то про Беликова и унтера Пришибеева, про Щедринское «тащить и не пущать», про то, что это самый легкий путь для руководителя: не разрешать... На-
чальник милиции, не дослушав нас, ушел за калитку и уже оттуда бросил снисходительно:
— Ну ладно. Но только до девяти часов.
— До девяти?.. Эх, разве ему понять! — вздыхает кто-то из ребят.— Ишь как отгородился от нас — забор, кобель на цепи да еще и в окнах решетки... Словно мы пираты какие... Цитадель!
Громадный дом с дворовыми постройками и будочкой душа и правда напоминает цитадель. Как-то уж очень нескромно выглядит он в поселке... Танцы начальник милиции все-таки не разрешил. Позднее мы узнали, что он тут же съездил к художникам, Альберту и Жене, с которыми как-то видел пас, и спросил с тревогой:
— Что это за бородачи на стройке объявились?
— Генацвале, что они тебя волнуют?! — воскликнул Альберт.— Зашел — гостем будешь, пиво пей! А бородачи зачем тебя волнуют? Работяги они, бетонщики.
— Только-то?.. По-нят-но! — протянул он и отменил свое распоряжение.
Те же ребята сели в машину (кто-то из шоферов согласился подкинуть их до Нурека) и поехали на квартиру к Чайковскому. Юрий Николаевич выслушал их и... погрузив в машину свой проигрыватель и пластинки, вернулся с ребятами в Лангар.
— С условием, что сами будете присутствовать,— сказал начальник милиции.
— Буду,— ответил Юрий Николаевич.
И он допоздна сидел в шумной компании рабочих, худой, усталый, преждевременно поседевший человек, но с озорными и какими-то очень уж веселыми в тот вечер глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31