Поэтому не исполняйте больше пожеланий этого нечестивца». И дни мира настали вновь, и снова появился на земле, подобно осенним туманам на полях, которые вспаханы целыми поколениями, вкус обыденности. И человек пошел однажды утром и явился еще раз богам, и вскричал: «O древние боги; дайте нам еще одну войну, чтобы я мог возвратиться к лагерям и границам спорных земель». И боги ответили: «Мы слышали дурные вещи о твоей жизни, да, ужасные вещи достигли нашего слуха, так что мы не исполним больше ни единого твоего желания».

Мешок изумрудов

Однажды холодной октябрьской ночью по высоким пустошам за пределами Уилтшира, где северный ветер воспевал зиму, где старые листья отрывались один за другим от своих ветвей и падали на землю, где раздавались жалобные крики сов и где внушало страх одиночество – тащился в порванных ботинках и в мокрых, продуваемых ветром тряпках старик, низко склоняясь под тяжестью мешка изумрудов. Легко было бы заметить, если б Вы отправились в путь поздно той зловещей ночью, что бремя мешка было слишком велико для бедного старика, который тащил его из последних сил. И имей вы зажженный фонарь, то в его свете вы разглядели бы на лице старика безнадежность и усталость, которые сказали бы Вам, что у него не было ни малейшего желания, пошатываясь, сгибаться под тяжестью вздувшегося мешка.
Когда угрожающий лик ночи и ее унылые звуки, и холод, и вес мешка почти привели старика на край гроба; когда он опустил свой груз на дорогу и потащил за собой; когда он почувствовал, что его последний час пробил, и что хуже всего, пробил именно в тот момент, когда он держал проклятый мешок, вот тогда он увидел высокое здание и черную тень «Потерянного Пастуха», преграждавшую путь. Он открыл дверь, и вошел в свет, и упал на скамью рядом с огромным мешком.
Все это Вы увидели бы, если бы стояли на этой пустынной дороге в поздний час на холодных пустошах, среди их неясных теней, огромных и жалких в темноте, среди редкой древесной поросли, угнетенной наступлением октября. Но ни Вы, ни я не были там ночью. Я не видел бедного старика и его мешок, пока он не скатился вниз в освещенную залу гостиницы.
И Йон – кузнец был там; и плотник, Вилли Лош; и Джекерс, сын почтальона. И они дали ему стакан пива. И старик выпил его, все еще обнимая свои изумруды.
И наконец они спросили его, что у него в мешке – вопрос, которого он очевидно боялся; и он только сжимал все сильнее промокший мешок и бормотал, что там картофель.
«Картофель», сказал Йон кузнец.
«Картофель», сказал Вилли Лош.
И услышав нотку сомнения в их голосах, старик дрогнул и застонал.
«Картофель, говоришь?» – сказал сын почтальона. И все трое поднялись и попытались заглянуть в мешок, который насквозь промокший старик так рьяно защищал.
По ярости старика я не сказал бы, что, он провел всю ночь на грязной дороге, что он очень долго нес тяжелый груз, сопротивляясь яростному октябрьскому ветру. Он боролся с кузнецом, плотником и сыном почтальона, со всеми тремя, пока он не оттеснил их подальше от его мешка. Усталый и мокрый, он боролся с ними изо всех сил.
Я должен был без сомнения вмешаться; и все же эти трое не хотели обидеть странника, они просто обиделись на скрытность, проявленную по отношению к ним, хотя они дали ему пива; то же самое мог бы почувствовать хозяин, если б своим собственным ключом не сумел открыть буфет. А что касается меня, любопытство удерживало меня на стуле и запрещало мне вмешиваться от имени мешка; ибо скрытность старика, и ночь, из которой он пришел, и час его прибытия, и вид его поклажи – все это вызывало во мне такое же желание увидеть содержимое мешка, какое испытывали кузнец, плотник и сын почтальона.
И наконец они нашли изумруды. Камни размером превосходили плоды орешника, и их были сотни и сотни: и старик закричал.
«Ну-ну, мы не воры», сказал кузнец.
«Мы не воры», сказал плотник.
«Мы не воры», сказал сын почтальона.
И с ужасным опасением на лице странник закрыл мешок, рыдая над своими изумрудами и украдкой озираясь вокруг, как будто нарушение его тайны было смертельно опасно. И затем они попросили, чтобы он дал им по одному камню, только по одному большому изумруду каждому, потому что они дали ему стакан пива. Тогда, глянув на странника, сжавшегося над мешком и защищающего его дрожащими пальцами, можно было бы сказать, что он очень эгоистичный человек, если бы не ужас, который исказил его лицо. Я видел людей, которые смотрели Смерти в лицо с гораздо меньшим опасением.
И они взяли свои изумруды все трое, по одному огромному изумруду каждый, в то время как старик безнадежно боролся, пока не увидел, что три изумруда потеряны; и он упал на пол и заплакал, жалкая, промокшая куча тряпья.
И почти в это самое время я заслышал вдали на ветреной дороге, по которой был принесен мешок, сначала слабо, потом все громче и громче, цоканье копыт хромой лошади, подъезжающей к гостинице. Цок-цок-цок и сильный грохот подков, звук лошади, слишком утомленной, чтобы ехать в такую ночь, слишком хромой, чтобы ездить вообще.
Цок-цок-цок. И внезапно старый странник услышал это; он расслышал звук среди рыданий, и сразу побелели его губы. Тот же внезапный страх, который вызвал бледность на его лице, через мгновение передался сердцам всех, кто был там. Они забормотали ему, что это была только игра, они торопливо шептали оправдания, они говорили ему, что были неправы, но вряд ли надеялись на ответ; при этом старик ничего не отвечал, а сидел с застывшим взглядом, с высохшими внезапно глазами, как памятник ужасу.
Ближе и ближе раздавался этот звук.
И когда я увидел выражение лица этого человека и то, как усиливался его ужас, пока приближался зловещий звук, тогда я понял, что кое-что идет неправильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11