через распахнутую дверь ему было видно все заведение.
Они вышли вчетвером и сели в машину гавайцев. Удэ поехал следом. У них был дом в Кухулаи, довольно близко от аэропорта, так что шум моторов тут никогда не стихал.
Сначала он собирался дождаться, пока они не останутся одни. Но потом подумал, а какого черта? Толстяк Итимада наплевал ему в лицо, обманул его, хотя Удэ увещевал его не делать этого ни в коем случае. Чем скорее он управится, тем быстрее это дойдет до ушей толстяка Итимады. Удэ от всей души желал бы оказаться в этот момент рядом с толстяком, хотя знал, что это невозможно. Посмотреть, какое у него будет лицо. Удэ засмеялся. Может быть, представлять это себе даже лучше, чем видеть.
Вот, например, сейчас. Удэ сидит в машине, мотор выключен, зато его воображение работает вовсю. Рисует ему сцены разрушения и смерти, и всего через несколько мгновений он воплотит все это в жизнь.
Воображение превосходит действительность. Вот он видит обоих гавайцев. Смотрит им в глаза в миг их смерти. В миг перехода. Когда душа расстается с телом.
В действительности ему это никогда не удавалось. Это просто невозможно, даже если очень сосредоточиться. Этот миг неуловим, но только не в воображении Удэ.
В своих видениях он успевал протянуть руку и схватить сгусток энергии, воздушным шариком поднимавшийся над телом. А затем открыть рот и проглотить его. Станет ли он от этого могущественнее?
В других видениях, вместо гавайцев в их убогом доме он представлял себе отца. Это тело отца распростерлось у его ног. Это в отцовское лицо он вглядывался, чтобы уловить момент перехода. Это отца он собирался убить.
Удэ вылез из машины, пересек улицу и пошел по дорожке к дому. Участок был в полном запустении. Трава не подстрижена, кустарник, который нужно было подрезать три года назад, больше походил на львиную гриву. Люди, способные с таким пренебрежением относиться к собственному участку, вызывали у него отвращение.
Его собственный дом близ Токио был образцовым во всех отношениях; Особенно участок. Земля была для Удэ святыней. Для него посадить растение значило взять на себя обязательство перед Творцом. Ухаживать за садом было особенно сложно. Нужно было все тщательно спланировать, умело посадить, а потом холить и лелеять.
Вот и в этом, подумал Удэ, справляясь с замком, мой отец ничего не смыслил.
Он вошел в полумрак дома. Уловив шум, постоял в прихожей. Некоторое время вслушивался в мычание и стоны. Можно было подумать, что он рядом с обезьяньим вольером в зоопарке. Слышалось ритмичное поскрипывание кроватных пружин.
Удэ достал четыре куска веревки из воловьей шкуры. Он предпочитал именно такую, потому что она была мягкой, но прочной. Он направился дальше.
Прошла минута, прежде чем он понял, что из разных комнат гавайцы переместились в одну спальню. Дверь была открыта. Он видел все, что делается внутри.
Один из гавайцев занимал кровать. Девица лежала под ним. Просто удивительно, с какой скоростью он проделывал это на ней. Другой гаваец лежал на спине на полу. Его девица стояла над ним на коленях. Она поднималась и опускалась, упираясь руками ему в грудь. Его глаза были закрыты. Удэ был обут в туфли на мягкой подошве, сделанные на заказ в Токио. Он бесшумно вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
Пять человек в комнате, и только он один абсолютно неподвижен. Мгновение, и на смену неподвижности пришло стремительное движение. Подскочив к кровати, Удэ схватил гавайца за запястья и начал заводить ему руки за спину. Картинным движением, увидеть которое можно было лишь в голливудских вестернах, Удэ связал его скрещенные сзади руки. Узел был особенный, он затягивался тем туже, чем больше брыкался гаваец.
Удэ тотчас занялся парочкой на ковре. Он ударил ногой. Стальная набойка на носке пришлась девице в горло. Она закашлялась, поперхнулась и медленно опустилась на вялый член гавайца.
Удэ отбросил ее в сторону. Гаваец открыл глаза. Они еще были полны наслаждения, похоть притупила его реакцию. Удэ ударил его чуть пониже грудной клетки, а когда гаваец начал сгибаться, нанес удар в область желудка. Вторым куском веревки связал ему руки.
Услышав за спиной шум, обернулся, резко ударил правой ногой. Первая девица пыталась выбраться из комнаты. Удар пришелся в бедро. Услышав ее стон, Удэ отвернулся еще до того, как она упала.
В этот миг лежавший на кровати гаваец поднялся на ноги.
— Кто вы, черт возьми? — закричал он, срываясь от страха на визг.
Ударом ноги Удэ опрокинул его на пол, а временную передышку употребил на то, чтобы связать девиц. Покончив с ними, стал наблюдать, как корчатся гавайцы.
Тот, которого Удэ ударил в грудь, изловчился и обеими ногами врезал японцу по бедру. Удэ замычал, качнулся вперед, и носок его башмака врезался сбоку в шею гавайца. Удар оказался неудачным. Он сломал гавайцу шею и, когда Удэ опустился рядом с ним на колени, взял обеими руками его голову и заглянул в глаза, смотреть уже было не на что.
— Вы убили его! — закричал второй гаваец. Девицы запричитали.
— То же самое случится и с тобой, — сказал Удэ, — если ты не расскажешь.
— Что я должен рассказать? — спросил гаваец.
— Чего от вас хотел толстяк Итимада?
— А кто такой толстяк Итимада?
Удэ ударил его ребром ладони. Это был точный, рассчитанный удар в сердце, он привел гавайца в ужас. Его лицо побелело, он хватал ртом воздух. Из глаз брызнули слезы. Удэ ждал.
— Отвечай, — сказал он.
— Катафалк! — Гаваец зажмурился. Он тяжело дышал. — Женщина за рулем катафалка!
— Что?
— В аэропорту Кухулаи! — выкрикивал гаваец. — Приехал катафалк, чтобы принять гроб, прилетевший с материка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170