– Алеррио, он мой племянник. Мы рассчитываем, что он станет Верховным иллюстратором.
Да уж, друг мой, Алеррио станет Верховным иллюстратором, только если я буду в нем. Видимо, в семье идет серьезная внутренняя борьба. Что ж, это может оказаться на руку.
– А где мальчик сейчас?
– Он.., они.., пошли посмотреть на “Первую Любовницу”. А, вот идут.
Арриано практически не обратил внимания на стройную девочку, его глаза были прикованы к шагающему рядом с ней мальчику. Красивый, пожалуй, даже слишком – по собственному опыту Арриано знал, что от этого бывают серьезные неприятности, – хорошо сложен, сильный, с живым, подвижным лицом. Он смеялся над какой-то шуткой своей спутницы.
– Она наш позор, – продолжал говорить Никойо. Арриано не слушал. Конечно, жаль отказываться от мальчика по имени Сарио, но когда речь идет о таких способностях, это не имеет – не может иметь – никакого значения.
Девочка и мальчик опустились на скамейку и взяли в руки альбомы, не обращая внимания на взрослых, стоявших у них за спиной.
– Каждому известно, что сейчас лучше краски, – тихонько оказал мальчик.
– Неужели ты и в самом деле думаешь, что благодаря им картина становится лучше? – возмутилась девочка, стараясь говорить шепотом, но ее напряженный голос прозвучал довольно громко.
– Просто ты хочешь рисовать, как старые мастера, – поддразнил ее юный ученик.
Девочка вскинула голову, ее явно обрадовало замечание приятеля. Совсем еще молоденькая, лет двенадцать, наверное. Арриано представил ее себе в недалеком будущем если уж не ослепительной красавицей, то женщиной, достойной быть увековеченной в произведении искусства.
И тут он сообразил, что она держит не тот альбом.
У нее в руках был эскиз, который произвел на него такое сильное впечатление. Мальчик начал рисовать, добавляя какие-то штрихи к уже практически готовой копии.
Так это девочка!
Арриано стал наблюдать за ней, а она не видела ничего, кроме своего альбома.
– Никакого уважения к старшим, – заявил Никойо.
Какой-то эстудо позвал иллюстратора, он кивнул Арриано, который никак не мог прийти в себя от потрясения, и отошел. Арриано думал о девочке, а заодно и о Никойо: одарен, около тридцати. Вряд ли этот тип, считающий Андонио Грихальву гением, а Андрее Грихальву, автора бездушной, зато весьма детальной “Смерти”, достойным титула Верховного иллюстратора, сможет помешать ему, когда придет время претворить в жизнь его далеко идущие планы.
Арриано бросил последний взгляд на девочку и медленно пошел по Галиерре. Он не смотрел на работы великих художников. Ибо он знал их так же хорошо, как себя самого, или видел раньше и не хотел больше быть свидетелем их позорного заключения в этой новой, современной тюрьме – невозможно оценить по достоинству картины, развешанные так бездарно.
На самом почетном месте, в конце Галиерры, находилась “Первая Любовница”. По крайней мере рядом с ней все осталось по-прежнему. Никакое другое полотно не лезло в глаза, мешая любоваться его шедевром; она стояла одна в сиянии своего великолепия.
Сааведра. Блистательное произведение. Воспоминание о первом потрясении, которое он пережил, осознав, что она переместилась внутри картины, снова захватило Арриано. В толстых стенах комнаты были прорублены аркообразные окна, сквозь них лился свет весеннего утра, переходящий в более яркие, смелые тона полдня. Свеча погасла, фитилек свернулся, черный, с легким налетом серого пепла. Лампа тоже больше не горела. А Сааведра уже не стояла возле стола.
Поразительно. За два десятилетия, прошедшие с тех пор, как он в последний раз взглянул на картину, она так далеко отошла от стола, словно его заклинание держит ее в плену уже не так надежно. И тем не менее никто не рассказал ему о происшедших переменах. Может быть, благодаря волшебству они просто не замечают их.
Сааведра стоит возле двери, в профиль к зрителю. В зеркале, установленном на мольберте позади стола, едва заметно отражается ее лицо. Кажется, будто она смотрит на него.
– Ты еще не поняла, что ни один мужчина не будет любить тебя сильнее, чем я? Что ты и сама меня любишь? – тихонько спросил он ее.
И ему почудилось, что он услышал ее ответ: “Я люблю Алехандро”.
– Это влюбленность, а не любовь! Мы с тобой созданы друг для друга, ты и я. Ведра. Вместе мы могли бы сделать столько…
Все что угодно, уберегли бы семью Грихальва от множества нелепых ошибок, от пародии, которую они называют искусством, от этого оскорбления, брошенного нашим именам. Но я один. Я всего лишь один человек. Я не могу сделать все, не могу взять под контроль всех.
"Ты попытался. Посмотри, что ты сделал со мной”. Казалось, ее слова искрятся на древнем полотне. “Освободи меня, Сарио. Прошло так много времени. Сколько?” Разве она и в самом деле его видит и слышит? Неужели ее голос звучит у него в голове? Как отчаянно ему хочется, чтобы она оказалась рядом. В конце концов Алехандро уже умер, давно превратился в прах. Теперь у Сааведры остался только он, ей больше некого любить.
– Наступит день, и ты полюбишь меня, как тебе назначено свыше.
Молчание.
Ну хорошо. Еще не пришло время отпустить ее на свободу. Сначала необходимо завершить переход, сделать так, чтобы его новую личность стали уважать, чтобы с ней считались, а потом он завоюет титул Верховного иллюстратора. И тогда освободит Сааведру, возьмет ее в супруги, как единственную женщину, способную оценить силу его таланта и приобщиться к нему.
И тут он вспомнил о своих сомнениях.
– Ты надо мной посмеешься, – шепотом промолвил он. – Я нашел отличного преемника для себя, но он несовершенен, потому что это – девушка, а следовательно, не обладает Даром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112