Он говорил по-немецки со славянским акцентом.
«Три года в качестве первого секретаря (Торговое представительство), Советская миссия в Потсдаме, – вспомнил Смайли. – Никаких видимых связей с разведкой».
– Я требую, чтобы мне сказали, где я. Я советский дипломат высокого ранга. Я требую, чтобы мне немедленно дали возможность переговорить с моим послом.
Он продолжал потирать поврежденное плечо и от этого казался менее возмущенным.
– Вы меня выкрали! Я нахожусь здесь против воли! Немедленно отвезите меня в посольство, а не то разразится серьезный международный скандал!
Григорьев занимал сцену, но не мог заполнить ее. «Только Джордж будет задавать вопросы», – проинструктировал ранее свою команду Тоби. Только Джордж будет отвечать на них. Но Смайли сидел неподвижно, как гробовщик, – ничто, казалось, не способно нарушить это его состояние.
– Вам нужен выкуп? – обратился Григорьев. Его, видимо, вдруг поразила страшная мысль. – Вы террористы? – вдруг прошептал он. – Но если вы террористы, то почему не завязали мне глаза? Почему позволяете мне видеть ваши лица? – Он посмотрел на де Силски, потом на Скордено. – Вы должны скрывать свои лица. Скрывать! Я не хочу вас знать!
Все по-прежнему молчали, и Григорьев, ударив пухлым кулаком в раскрытую ладонь, дважды выкрикнул:
– Я требую!
Тогда Смайли с видом сожаления раскрыл на коленях блокнот, как сделал бы, наверное, Киров, и издал легкий, церемонный вздох.
– Вы – советник Григорьев из Советского посольства в Берне? – протянул он нуднейшим голосом.
– Да, Григорьев! Я Григорьев! Да, я именно Григорьев! А вы кто будете? Аль-Капоне? Кто вы? С какой стати вы держитесь со мной как комиссар?
Слово «комиссар» как нельзя больше подходило сейчас к Смайли: он держался с тупым безразличием.
– В таком случае, советник, поскольку времени у нас в обрез, я должен просить вас изучить фотографии, которые лежат на столе позади вас, – продолжил Смайли все тем же унылым тоном.
– Фотографии? Какие фотографии? Как вы можете обвинять в чем-то дипломата? Я требую, чтобы вы немедленно дали мне возможность переговорить с послом!
– Я бы рекомендовал вам, советник, сначала посмотреть фотографии, – угрюмо произнес Смайли на стандартном немецком. – А когда вы их посмотрите, звоните по телефону кому угодно. Прошу вас начать слева, – посоветовал он. – Фотографии разложены слева направо.
«У шантажируемого человека проявляются все наши слабости, – подумал Смайли, исподтишка наблюдая за тем, как Григорьев передвигается вдоль стола, словно изучая еду, расставленную на буфете во время дипломатического приема. – Шантажируемым может стать любой из нас, кто застрял в двери, пытаясь вырваться из западни». Смайли сам разложил фотографии: он представил себе, что будет происходить в мозгу Григорьева при виде этой череды бед. Вот Григорьевы остановили свой «мерседес» возле банка. Вот Григорьева, как всегда, с недовольным, насупленным лицом сидит одна в машине, крепко держа руль на случай, если кто-то попытается его отнять. Вот Григорьев и Крошка Наташа, снятые издали, сидят рядышком на скамейке. Вот Григорьев в банке – несколько фотографий, и в заключение роскошный снимок, сделанный через плечо, как Григорьев подписывает чек, и на линии над его подписью четко значится: Адольф Глазер. Вот Григорьев с весьма смущенным видом въезжает на велосипеде в санаторий, а Григорьева снова сидит с сердитым видом в машине, на этот раз у сарая Гертша, и велосипед ее по-прежнему покоится на крыше машины. Но больше всего внимание Григорьева, как заметил Смайли, задержалось на неясной фотографии, сделанной издалека девицами Майнерцхаген. Качество снимка оставляло желать лучшего, но две головы в машине, слившиеся в поцелуе, оказались вполне узнаваемы. Одна из них принадлежала Григорьеву. Другая, прижавшаяся к нему жадным поцелуем, Крошке Наташе.
– Телефон в вашем распоряжения, советник, – спокойно произнес Смайли, видя, что Григорьев затаил дыхание.
А Григорьев так и застыл над последним снимком и, судя по выражению его лица, пребывал в полном отчаянии. «Они не только раскрыли его, – пронеслось в голове Смайли, – они лишили его романтической любви, которую дотоле он хранил в тайне, а теперь она стала всем известна и до нелепости пошла».
Все так же угрюмо и официально Смайли принялся излагать требования, которые Карла назвал бы «оказанием давления». «Другие люди, проводя этот допрос, предложили бы, – высказался Тоби, – Григорьеву выбор, тем самым неизбежно вызвав в нем свойственное русским упорство и склонность к самоуничтожению, то есть, – сказал он, – те самые импульсы, которые могли привести к катастрофе. Другие, – утверждал Тоби, – грозили бы, повышали бы голос, устроили бы спектакль, даже прибегли бы к применению физической силы. Но Джордж, – заключил он, – никогда. Джордж вел себя как скромный чиновник, и Григорьев – подобно Григорьевым во всем мире – воспринимал его как неизбежность, как рок. Джордж вообще не оставил Григорьеву выбора, – рассказывал Тоби. – Джордж спокойно довел до его сведения, что выбора у него нет».
– Важно, советник, учесть, – Смайли словно объяснял требования налоговой инспекции, – какое впечатление произведут эти фотографии в тех местах, где их вскоре станут изучать, если ничего не будет предпринято для того, чтобы этому помешать.
Во-первых, швейцарские власти, которые явно взбеленятся, узнав, что аккредитованный дипломат злоупотреблял швейцарским паспортом, не говоря уже о серьезных нарушениях банковских законов, – сказал Смайли. – Швейцарцы заявят официальный протест в самых сильных выражениях, и Григорьевых на другой день вышлют в Москву, всех без исключения, и они никогда больше не получат поста за границей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135