— Так как же поступил бы герой? — спросил он. — Может, мне надо ее обаять? Чтоб она в меня влюбилась?
Курц смотрел на свои часы и куда-то дальше.
— Все, что она знает, — это теперь уже история, — заметил Курц. — Важно лишь то, что мы с ней сделаем. И когда. — Но произнес он это тоном человека, которому и предстояло принять окончательное решение. — Как у нас обстоит дело с легендой, Гади? — спросил он Беккера.
— Все в норме, — сказал Беккер. — Россино пару дней попользовался девчонкой в Вене, отвез на юг, посадил там в машину. Все так. На машине она приехала в Мюнхен, встретилась с Янукой. Этого не было, но знают об этом только они двое.
— Они встретились в Оттобрунне, — поспешил продолжить Литвак. — Это поселок к юго-востоку от Мюнхена. Там они куда-то отправились и занялись любовью. Не все ли равно куда? Не все мелочи надо ведь восстанавливать. Может, они этим занимались в машине. Ей это дело нравится, она когда угодно готова — так она сказала. Но лучше всего — с боевиками, как она выразилась. Может, они где-нибудь снимали комнатенку, и владелец молчит об этом в тряпочку — напуган. Подобные пробелы нормальны. Противная сторона будет их ожидать.
— А сегодня? — спросил Курц, обращаясь уже к Литваку и бросая взгляд в окно. — Сейчас?
Литвак не любил, когда его допрашивали с пристрастием.
— А сейчас они в машине направляются в город. Заняться любовью. А заодно спрятать оставшуюся взрывчатку. Но кто об этом знает? И почему мы должны все объяснять?
— Так где же она все-таки сейчас? — спросил Курц, складывая в голове все эти сведения и в то же время не прерывая хода рассуждений. — На самом-то деле?
— В фургоне, — сказал Литвак.
— А где фургон?
— Рядом с «мерседесом». На придорожной стоянке для автомобилей. По вашему слову мы перебросим ее.
— А Янука?
— Тоже в фургоне. Это их последняя ночь вместе. Мы их обоих усыпили, как договаривались.
Курц снова взял бинокль, подержал, не донеся до глаз, и положил обратно на стол. Затем сцепил руки и насупясь уставился на них.
— Подскажите-ка мне другое решение, — сказал он, наклоном головы показывая, что обращается к Беккеру. — Мы самолетом отправляем ее восвояси, держим в пустыне Негев, взаперти. А что дальше? «Что с ней случилось?» — будут спрашивать они. Как только она исчезнет, они будут думать о самом худшем. Подумают, что она сбежала. Что Алексис сцапал ее. Что ее сцапали сионисты. В любом случае их операция под угрозой. И тогда они, несомненно, скажут: «Распускаем команду, все по домам». — И подытожил: — Необходимо дать им доказательство, что девчонка была лишь в руках Януки да Господа Бога. Необходимо, чтобы они знали, что она, как и Янука, мертва. Ты не согласен со мной, Гади? Или, судя по твоему лицу, я могу заключить, что ты придумал что-то получше?
Курц ждал, а Литвак, уперев взгляд в Беккера, всем своим видом выражал враждебность и осуждение. Возможно, он считал, что Беккер хочет остаться невиновным, тогда как вина должна быть поделена поровну.
— Нет, — сказал Беккер после бесконечно долгого молчания. Но лицо его, как заметил Курц, затвердело, показывая, что решение принято.
И тут Литвак набросился на него.
— Нет? — повторил он голосом, срывавшимся от напряжения. — Нет — что? Нет — нашей операции? Что значит «нет»?
— Нет — значит, у нас нет альтернативы, — снова помолчав, ответил Беккер. — Если мы пощадим голландку, Чарли у них не пройдет. Живая мисс Ларсен не менее опасна, чем Янука. Если мы намерены продолжать игру, надо принимать решение.
— Если , — с презрением, словно эхо, повторил Литвак.
Курц вмешался, восстанавливая порядок.
— Она не может дать нам никаких полезных имен? — спросил он Литвака, казалось, в надежде получить положительный ответ, — Ничего такого, в чем она могла бы быть нам полезна? Что послужило бы основанием не расправляться с ней?
Литвак передернул плечами.
— Она знает большую немку по имени Эдда, которая живет на севере. Они встречались только однажды. Кроме Эдды есть еще девчонка, чей голос из Парижа записан по телефону. За этой девчонкой стоит Халиль, но Халиль не раздает визитных карточек. Она придурок, — повторил он. — Она принимает столько наркотиков, что дуреешь, стоя рядом с ней.
— Значит, она бесперспективна, — сказал Курц.
— Абсолютно бесперспективна, — согласился Литвак с невеселой усмешкой.
Он уже застегивал свой темный дождевик. Но при этом не сделал ни шага к двери. Стоял и ждал приказа.
— Сколько ей лет? — задал Курц последний вопрос.
— На будущей неделе исполнится двадцать один год. Это основание, чтобы ее пощадить?
Курц медленно, не слишком уютно себя чувствуя, поднялся и повернулся лицом к Литваку, стоявшему на другом конце тесной комнаты с ее резной, как и положено в охотничьем домике, мебелью и чугунными лампами.
— Опроси каждого из ребят поочередно, Шимон, — приказал он. — Есть ли среди них такой или такая, кто не согласен? Никаких объяснений не требуется, никого из тех, кто против, мы не пометим. Свободное голосование, в открытую.
— Я их уже спрашивал, — сказал Литвак.
— Спроси еще раз. — Курц поднес к глазам левое запястье и посмотрел на часы. — Ровно через час позвони мне. Не раньше. Ничего не делай, пока не поговоришь со мной.
Курц имел в виду: когда движение на улицах будет минимальным. Когда будут приняты все необходимые меры.
Литвак ушел. Беккер остался.
А Курц первым делом позвонил своей жене Элли, попросив телефонистку прислать счет ему домой — он был щепетилен насчет трат.
— Сиди, сиди, пожалуйста, Гади, — сказал он, увидев, что Беккер поднялся: Курц гордился тем, что живет очень открыто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180