— с радостью выпил за Пилота сапожник.— Я знаю, о чем вы думаете, — самолюбиво посмотрел на Главача Голубь и снял рубашку, поскольку жара стояла невыносимая. — Вы планируете, что мы соберем верных людей и в случае необходимости восстановим порядок.— Что-то вроде того… — неуверенно поддакнул сапожник.— Каторжники все на их стороне и среди легионеров тоже многие, — вставил Троппауэр.— Я думаю, нам лучше сначала сделать вид, что мы тоже на их стороне, — сказал Голубь, — вы не согласны?— Ну почему же… — с муками выдавил из себя сапожник, — только… надо осторожней… За ваше здоровье!— Не беспокойтесь, — заверил его Голубь и надел рубашку. — Пойдем, — сказал он Троппауэру.Они дружно кивнули Главачу и пошли искать Пилота.— Умный человек, сразу видно, — сказал Троппауэр, когда они уже были во дворе.— Что ты хочешь… Майор секретной службы… Но этому Пенкрофту-Лапорте я бы с радостью свернул шею. Только Шполянского жаль впутывать в историю… Поэтому пусть пока походит на свободе… Ты что?Поэт смущенно потирал свой обезьяний подбородок.— Я знаю, тебе тяжело с ними расстаться, — сказал он, потупив взор, — но все-таки прошу тебя, верни мне стихи, которые я отдавал на хранение…Голубь молчал. Как сообщить поэту ужасную новость?— Друг, — сказал он наконец убито. — Мужайся…— Боже!— Стихи были в клеенчатом мешочке, и их украли… — Они стояли, не произнося ни звука. Поэт тяжело вздыхал. Голубь попытался утешить его: — Там еще был мой бумажник… с пятнадцатью тысячами франков.— Ах, что деньги! Негодяю нужны были… мои стихи. Какие тут могут быть сомнения, ведь он хотел убить меня из-за них… О…По щеке Троппаузра скатилась слеза…Они молча пошли рядом. Пилот был в спальне, в чем мать родила. Даже этого бывалого легионера измучил зной.— Послушай, старый вояка, — начал Голубь, — тут некоторые затевают грязное дело. Не знаю, как ты, а я даже в этом подлом месте останусь верным солдатом Франции. Что ты насчет всего этого думаешь?Пилот помедлил.— Чего вы хотите?… Если нужно драться, можете на меня рассчитывать, но никого предавать…— Об этом речи нет, — успокоил его Голубь.— Только драться, — мечтательно произнес поэт, облизывая губы.Потом друзья отыскали Шполянского, который в тот день вышел из больницы.— Послушай, — стал объяснять ему Голубь, — ты человек государственный и обязан быть верен родине. Позор всему заплечному цеху, если хоть один из его представителей окажется недостойным носить котелок и черный галстук.— Господа, — благородно заявил Шполянский, -вы можете положиться на меня. Моя верность вне сомнений. Я в своей жизни повесил не одного мерзавца, но только из любви к родине.— А также доказал, — продолжил поток восхвалений Голубь, — что можешь быть солдатом, даже если все веревки оборвутся…Минкус, Надов и выздоровевший после лихорадки Рикайев примкнули к ним. Их Голубь настроил в свою пользу признанием, что Главач — майор секретной службы и, по его сведениям, к ним следует карательный отряд. На Главача все теперь смотрели другими глазами, и многие даже с удовольствием оплачивали ему выпивку. Сапожник не понимал причины своей неожиданной популярности, но легко примирился с ней, ибо питал к вину самые нежные чувства.— Теперь пойдем в столовую, — сказал Голубь, поскольку пара-тройка людей у них уже была, а он видел, как давит на Троппауэра пропажа стихов. — Я тебе сыграю отличную песню.Но поэт продолжал мрачно идти рядом с ним и тяжело вздыхать.— Лучшие мои стихи украли. Там был мой эпос «Завтра рота тренирует кисти рук». Тебе он так нравился…Они сели за столик в углу. Им принесли вина, и Голубь полез в карман за гармошкой.Но ее там не оказалось.Вместо гармошки он вытащил бумажник Гризона с майорским жетоном, пятнадцать тысяч франков, блокнот и вырезку из газеты…Голубь глупо уставился на ворох вещей.— Что это? — спросил Троппауэр.— Вещи, которые… были в клеенчатом мешочке… Который пропал из сейфа… А теперь они в кармане!— Мои стихи! Они ведь тоже были там! — в волнении воскликнул поэт. — Смотри скорей в кармане!Но напрасно Голубь шарил. Стихов не было.— Нету… — пробормотал он. — Все отдал обратно… даже пятнадцать тысяч франков…— Так я и думал, — горько сказал поэт, — он знал, мерзавец, что ему нужно. Станет он цепляться за какие-то пятнадцать тысяч франков, когда у него есть почти все подлинники Троппаузра.Губы у него дрожали, а большие серые глаза влажно блестели…
2
Голубь угрожающе поднялся.Так— так! Никто другой, кроме как мальчишка-араб, который постоянно вертелся возле стола вокруг снятой рубашки, не мог подсунуть ему вещи в карман! Но куда же подевался этот шпаненок?Голубь оставил Троппауэра и, ни слова не говоря, направился за стойку, к кухне. Там никого не было. Он пересек кухню. Вышел в небольшой, окруженный каменной оградой дворик, где чистили картошку и выливали оставшуюся от мытья посуды воду.Вот он! Стоит и чистит ботинки.Голубь схватил его.— А ну, признавайся, чертенок, не то сверну тебе шею! Как к тебе попали эти вещи?— Я все скажу… только отпустите меня… господин…Но стоило Голубю чуть разжать пальцы, как мальчишка выскользнул у него из рук и по узенькой тропинке помчался к дому. Голубь схватил его за запястье… Их руки едва не прищемило дверью. Но парень вырвался и влетел в комнату, где жил маркитант. Голубь надавил плечом на дверь, с легкостью выломал замок — и вот он уже на пороге.В живот ему уперся здоровенный унтер-офицерский револьвер, который подрагивал в трясущихся мальчишеских руках…— Только троньте, застрелю!Голубь с удивлением смотрел в отважно сверкающие глаза темнокожего подростка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60