стоило тебе думать, и работать, и мучиться – или не стоило? Пришла, как говорится, пора – собирать пожитки и кончать ярмарку. И вот я хочу знать: с пустыми руками я уезжаю или нет? Понимаете?
Чернышев. Понимаю.
Шварц (взволнованно). Нет, товарищ Чернышев, извините, конечно, но вы этого никогда не поймете как следует! Чтобы такое понять, нужно родиться в Тульчине, на Рыбаковой балке. И как господа бога бояться околоточного надзирателя. И ходить на вокзал смотреть на дальние поезда. И прятаться от погрома. Нужно влюбиться в музыку за чужим окном и в женский смех за чужим окном. Нужно купить на базаре копилку, глиняную копилку, на которой фантазер вроде тебя написал красивую цифру – миллион! И положить в эту копилку рваный рубль! На эти деньги ты когда-нибудь будешь учить сына, если бог позволит тебе иметь детей!.. А-а! (Махнул рукой.) Можно, я поцелую тебя, Давид?
Давид (грубо). У меня насморк.
Хана. Давид!
Шварц. С насморком нельзя целовать девушек. Ханочку нельзя целовать с насморком, а папу можно. Ну, ничего, ничего… Кушайте чернослив. Я, наверно, очень много говорю. Но это просто потому, что я взволнован. Я почти три года не видел Давида… И я, стыдно признаться, в первый раз в жизни в Москве.
Чернышев. Нравится?
Шварц. Не знаю… Понятно – нравится… Но я еще ничего не видел. Прямо с вокзала – сюда. Завтра ты меня поведешь, Давид, в Третьяковскую галерею. А потом в Мавзолей Ленина. А потом в Парк культуры… У меня записана вся программа! Да, а в Большой театр трудно попасть?
Хана. Трудно.
Шварц. А что если мы попросим товарища Чернышева? Вы не сумеете нам помочь, товарищ Чернышев?
Чернышев. Постараюсь.
Шварц. Большое спасибо! (Внезапно нахмурился.) И потом, у меня есть еще одно дело… Вы понимаете, дети мои, посадили Мейера Вольфа!
Хана. Дядю Мейера? За что?
Шварц. Деточка моя, кто это может знать? «За что?» – это самый бессмысленный в жизни вопрос! (Обернулся.) Понимаете, товарищ Чернышев, этот Вольф – одинокий, больной человек… Ну, и мы собрались – несколько его друзей – и написали письмо на имя заместителя народного комиссара товарища Белогуба Петра Александровича… Так вот, вы не знаете – куда мне отнести это письмо?
Чернышев (сухо). Не знаю. Пройдите на площадь Дзержинского – там вам скажут.
Шварц (записал в книжечку). На площадь имени товарища Дзержинского? Так, спасибо! (Усмехнулся.) Вам не кажется, что было бы лучше, если бы площадь называлась именем товарища Белогуба, а наше письмо прочел бы товарищ Дзержинский?!
Давид. Папа!

Вбегает Слава Лебедев.

Лебедев (в дверях). Иван Кузьмич!.. (Шварцу.) Здравствуйте!
Шварц (радушно). Здравствуйте, милости просим.
Лебедев. Иван Кузьмич, я достал… Только надо быстрей – там уже в зал пускать начинают!
Чернышев. Побежали. (Встал, застегнул полевую сумку.)
Шварц. Вы уходите? Посидите, товарищ Чернышев, а?
Чернышев. Извините, Абрам Ильич, мы в кино… Всего вам хорошего! До свидания…
Шварц. До свидания. Вы не забудете – насчет Большого театра?
Чернышев. Нет, нет, не забуду.
Шварц. Давид вам напомнит.
Давид (умоляющими глазами смотрит на Чернышева). Иван Кузьмич! Вы не думайте… Вы… Я вам потом объясню…
Чернышев. Ладно, ладно. Поправляйся скорее. Бежим, Слава! Кланяйтесь вашим родным. Хана, я к ним заеду на днях.
Хана. Спасибо. До свидания!
Чернышев. Счастливый путь!

Чернышев и Лебедев быстро уходят. Молчание. Шварц внимательно посмотрел на Давид а, осторожно прикоснулся к его руке.

Шварц. Чем ты расстроен, милый, ты мне можешь сказать?
Давид (угрюмо). Ничем… Ничем не расстроен.
Шварц. Я как-нибудь не так выразился? Или у тебя неприятности с этим Чернышевым?
Давид. Нет.
Шварц. А почему ты все время молчишь?
Давид (со злостью). А что я должен делать, по-твоему? Петь? Плясать? Мало тебе того, что…
Шварц (не дождавшись продолжения). Чего?
Давид. Ничего! Ничего – и оставь меня в покое! Ничего!

Шварц еще раз внимательно посмотрел на Давида. Неожиданно легко и поспешно встал. Зачем-то надел шляпу.

Шварц (почти торжественно). Давид, я знаю, почему ты расстроен! Ты недоволен тем, что я приехал! Да?
Давид (уткнулся лицом в подушку). Что ты наделал! Если бы ты только мог понять, что ты наделал?! Все теперь кончено. Все! Все!
Хана (возмущенно). Давид!
Шварц (строго). Подождите, Ханочка! (Помолчав.) Ничего такого страшного не произошло, глупый! Все можно поправить. Всякое горе можно поправить. Поезда ходят не только сюда – обратно они тоже ходят… Ты хочешь, чтобы я уехал домой, да?
Давид (с отчаянием). Да!
Xана. Давид!
Шварц. Хорошо, милый. А когда? Скоро? Завтра?

Давид молчит. Шварц странными кругами заколесил по комнате. И одной руке у него чемодан, в другой – пакетик с черносливом.

Хана. Немедленно извинись!

Давид молчит.

Шварц (бормочет). Я должен был это предвидеть. Я обязан был это предвидеть. У мальчика хорошие дела. Его навещают большие люди. И вдруг является старое чучело из Тульчина и говорит: здравствуйте, я ваш папа, кушайте чернослив… Идиот! Мне просто очень хотелось, Додик, посмотреть – как ты живешь и какой ты стал… И послушать, что о тебе говорят… И погордиться тобой… Мне хотелось сидеть в зале, когда ты играешь, и чтобы все показывали на меня пальцами и шептали – это папа Давида Шварца! Кому это важно – чей я папа?.. Не сердись на меня, милый, я завтра уеду, обещаю тебе… Ну, так я не увижу Третьяковскую галерею… Вот – я оставляю, что привез…
Давид. Не надо!
Шварц. Обязательно надо. Ты, наверное, удивлялся, почему я не присылаю тебе денег? А я хотел их сам привезти… Вот – я положил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22