Но если Барбароссе пришлось тут же разделить Саксонию между крупнейшими вассалами Генриха, то Филипп-Август мог присоединить Нормандию и Анжу к собственным владениям. Правда, эти провинции сохранили многие местные законы и установления – точно так же, как Лангедок, Пуату, Тулуза и другие области, присоединенные французской короной путем захвата, наследования или покупки в течение XIII и в начале XIV в. Вплоть до самой революции 1789 г. Франция оставалась страной полуавтономных провинций, над которыми возвышалась все более усложнявшаяся централизованная монархическая власть.

Англия и Британские острова

Объединение новых земель под властью короны для английских королей оказалось более трудной задачей, чем для французских. На Британских островах никогда не существовало традиции всеобъемлющей монархии – наподобие той, которую династия Капетингов унаследовала от своих каролингских предшественников. Английские короли притязали на господство над Ирландией, но в самой Ирландии это намерение принимали к сведению лишь в той мере, в какой королям удавалось осуществлять его на практике. Англо-нормандские рыцари, захватившие значительные земельные наделы в Ирландии во время правления Генриха II, были столь же мало склонны оказывать королю какие-то услуги помимо лицемерного выражения верности, как и местные ирландские вожди, говорившие на гэльском языке.
В Уэльсе сложилась примерно такое же положение, хотя местная церковь была более тесно связана с английской. Только Эдуарду I (1272–1307), политически самому одаренному английскому королю со времени Генриха II, удалось окончательно подчинить Уэльс: для этого потребовался целый ряд военных побед и возведение сложной системы замков. Но даже несмотря на это, в языковом, культурном и административном отношении Уэльс продолжал оставаться в значительной мере чужеродной и автономной частью королевства.
Те меры, которые были хороши для Уэльса, расположенного сравнительно недалеко от центра английской королевской власти, не годились для далекой Шотландии. Вмешательство Эдуарда во внутришотландские споры о престолонаследии имело лишь частичный успех и на два с половиной столетия ввергло обе страны в состояние вражды. В приграничных районах эта вражда была особенно убийственной и беспощадной, и это при том, что между северо-английским и нижнешотландским населением не было сколько-нибудь заметного этнического или языкового различия. Как это часто бывает, раз начавшуюся вражду трудно прекратить, ибо ее подпитывает чувство обиды, передающееся из поколения в поколение.
Более того, англо-шотландская вражда стала неизбежным фактором политической борьбы в Западной Европе, а Эдуард I был первым английским королем, который столкнулся с возможностью смертельно опасного союза между Францией и Шотландией – союза, превратившегося в традицию.
Если ответственность за такое развитие событий и лежит в основном на Эдуарде I, то нелишне добавить, что любой сильный средневековый правитель, имевший соответствующие возможности, поступил бы так же, что современники не осуждали Эдуарда и что он (если учесть воинственные нравы средневекового общества) вполне отдавал себе отчет в возможных последствиях нелояльного поведения шотландских королей. Чего не могли простить современники, так это неудач. Когда неумелый и слабый сын Эдуарда, Эдуард II (1307–1327), потерпел сокрушительное поражение от шотландцев при Бэннокберне (1314), он тут же столкнулся с оппозицией баронов, в конце концов лишившей его трона и жизни (1327).

Управление: право и общество

В этот период зарождается политическая практика вовлечения все более широких слоев населения в управление обществом. На нее влияли самые разнообразные факторы: географические, например, на таких больших островах, как Англия или Сицилия, общность языка, однако главными из них были общность политических традиций, развившихся в рамках общей политической системы, а также военных нужд и военного опыта. По мере того как короли расширяли свою власть за пределы чисто феодальных отношений господина и вассала, их вассалы и подданные, в свою очередь, стремились выйти из-под этой власти или ограничить ее законом, дабы сделать осуществление королевских полномочий упорядоченным и предсказуемым. Почти повсюду в Европе короли добровольно уступали таким требованиям ради сохранения внутреннего мира и поддержки во внешних войнах; там, где это не делалось добровольно, королям приходилось уступать вооруженной оппозиции. Повсюду владетельные особы даровали своим городам самоуправление, а Фридрих Барбаросса пожаловал городам Северной Италии фактическую независимость даже от имперской власти. Столь же важное значение имели хартии, гарантировавшие права и привилегии знати и требовавшие от короля соблюдения законов страны. Таковы были ордонансы 1118 г., которые пришлось издать Альфонсо VIII, королю Леона (одного из испанских королевств), или привилегии, пожалованные церковным князьям Германии императором Фридрихом II в 1220 г. и расширенные его сыном в 1231 г.; такова была Золотая булла венгерского короля от 1222 г. и, наконец, самая знаменитая из всех королевских грамот – английская Великая хартия вольностей 1215 г.

Англия и Великая хартия вольностей

Непосредственной причиной появления Великой хартии (Magna Carta) послужили тяжкие налоги, введенные королем Иоанном Английским (1199–1216) для того, чтобы отвоевать Нормандию, потерянную в 1204 г. Как это часто бывает, свою роль сыграли и личные качества участников событий:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142