Что может быть лучше, чем «Быть или не быть» или «Увы, мой бедный Йорик»? Четыре века держатся, как новенькие. Прекрасно подойдут, чтобы всучить «линкольн» или «кадиллак» вместо старой машины. Евангелист Иоанн сказал, что в начале было Слово. От слова и родилось первое рекламное агентство. Бог в свою очередь сказал: «Да будет свет!» — и зажглась первая реклама».— «Вы не горюете, что бросили живопись?» — спросила я. Он стал немного серьезней: «Так мне легче в моей среде. У меня загородный домик, «ягуар», восемнадцать костюмов и кругленький счет в банке. Все, что нужно, дабы тебя почитали в этой стране».—«И вам этого хватает?» — «Слушай, Вера (почему-то он звал меня на «ты»), не разводи достоевщину. Совесть я давно заложил. В конце концов, без этого нельзя работать».
Он стал заходить к нам часто, без звонка, когда вздумается, чтобы вытащить нас в рестораны Кохимара, сельские таверны, в кабачок «Конго», который держала Каталина Гуинес, или в китайский квартал, где, как обнаружилось, любители играли классическую драму эпохи маньчжурской династии, дотошно соблюдая все правила старинного театра, и техника их внезапно оказалась необычайно высокой и очень нужной для меня. Я видела, как два актера, покачиваясь едва заметно, создают ощущение, что они плывут в лодке; узнавала, что молнию, образ божьего гнева, может изобразить гвоздь, который мечет сверху некий злодей; восхищалась возможностями персонажей, говоривших глазами, руками, веерами и пальцами; поражалась тому, что один человек с десятью флажками на плечах кажется марширующим отрядом; постигала язык масок, символического грима и голубых покрывал, означающих, что тот, кто в них завернулся, невидим; обнаружила, что высокие горы можно соорудить из пяти стульев, и словно бы сама пересекла реки, сделанные из " бумажной ленты с нарисованною на ней рыбой; наконец, поняла, что нельзя считать персонажем человека в белой блузе, который ходит невидимкой среди правителей, мандаринов, коварных любовниц и скорбных жен. Я все удивлялась, что десятки раз проходила по улочке, где торгуют зеленью и поделками в восточном вкусе, и не думала, не подозревала, что за плоским, безвкусным фасадом воскресают герои эпоса, который может гордиться блестящей и древней родословной. Помню, я сказала , Хосе Антонио, что соседство исполненной чудес сцены с непотребной башней в испанском стиле, где разместилась телефонная ; компания, и магазином женского белья и платья, носившим название «Философия», непроизвольно создает именно тот эффект, которого ищут сюрреалисты в неожиданном соединении случайных предметов. «Здесь, у нас, сюрреализма искать не надо,— отвечал он.— Не надо и создавать, сам лезет в глаза, только подбирай». И он показал мне лавочки под собором. Сердца Иисусова и рядом с ним, где прекрасно прижились амулеты и весь инструментарий здешней многослойной религии — магниты на ленточке, камушки с неба, железки и крючки, как-то связанные с Огуном и Чанго, качели Ибейеса (не то Химагуа). молитвы для воров и уличных девиц и лосьон «Любовь-победительница», которым надо непременно смазать лицо и руки, когда молишь о чем-нибудь Одинокую Душу. Душа эта — связанная дева, горящая в адском пламени ревности,— походила как две капли воды на один образ в Киевском кафедральном соборе; образ же, весьма чтимый в древней столице князя Владимира, оброс сказаниями, которые уходили корнями в русскую сказку, в легенду о Кощее бессмертном, одном из персонажей «Жар-птицы». И снова меня поразило,—-потрясло, как в тот вечер в «Снежном Коме», когда я увидела танец арара,— что тамошнее и здешнее настолько схоже, и я спросила себя, не один ли для всего мира некий кладезь красоты, не покоится ли культура на немногих, первичных, общих для всех и всем доступных понятиях? Корона Чанго точь-в-точь похожа на венец критских царей; кубинский гуиро зазвучал по-новому в партитуре «Весны». «Слышала ты когда-нибудь про изящный ipyn?» — спросил Хосе Анюнио, немного обижая тем, что усомнился во мне, это во много, много лет прожившей в самой гуще, в лаборатории сюрреализма! Конечно, я играла в эту игру: пишут фразу, слово, строчку, сгибают лист бумаги и передают другому, а он приписывает свое, пока не получатся коллективные стихи, иногда скучные, иногда глупые, почти всегда—забавные, ибо сопряжение дальних понятий высекает неожиданную искру. «Так вот,— сказал Хосе Антонио, мастер рекламы,— здесь этот прямо ходит по улице». И он остановил «ягуар», на котором вихрем примчал нас из Гуанабакоа, перед продавцом счастливых билетов. Тот услужливо кинулся к нам, картонные номера болтались у него на шее, билеты он держал в руке. «Ну, посмотрим...— сказал Хосе Ангонио.— Что там у тебя? Только со словами или со стишком!» Переводя отвлеченные числа на язык предметного мира, полного животных, растений и самых фантастических образов, продавец сказал нам, что сегодня особенно благоприятны билетики под номерами 821 (Лев в жилете), 7488 (Поезд в очках), 4198 (Ящерка за роялем), 25870 (Распутный кузнечик грызет колос), 9192 (Трамвай бросается в пропасть), 1181 (Мертвый петух в чернильнице), 19492 (Верблюд при часах стоит на шаре), 1823 (Солнце ест на лестнице тыкву), 33036 (Сороконожка курит радугу), 26115 (Бабочка стреляет в монахиню), 15648 (Солнце швыряет камень в парикмахерскую), 38166 (Сороконожка бреет звезду). «Это тебе не изящный труп! —
восторгался мой муж.— Названий хватит на Макса Эрнста, Хоана Миро, Кирико, Магритта, Пикабиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169