Именно в тот, первый, но далеко не последний его визит я узнала о смешном соперничестве: одни предпочитают здесь статую Божьей Матери, принадлежащую семье Фромета, другие— статую семьи Сесар, третьи — ту, что стоит в приходской церкви и зовется почему-то (не за румянец ли?) «Каталонской», так что ее считают не совсем здешней и думают, что она приплыла когда-то из Барселоны. Он ушел, я осталась одна, и соленый ветер с моря, коснувшийся глубин, вдруг напомнил мне морской дух моего родного города, где ветер с жаркого юга приносил сухой песок, а с прохладного севера—такой самый запах. Я стала думать о трех девах, оспаривающих первенство в душах Баракоа, и сразу вспомнила бесчисленных богородиц, которым молились там. Когда я намеренно затворила дверь в будущее, сама собой открылась дверь в прошлое, и, словно роспись Евангельских чтений, призраки детства поплыли передо мной. Домик, полный морского шума, преобразился в тот, другой, и я оказалась в образной, освещенной мерцающим светом. Я тоже молилась когда-то перед иконами...
...Святая Параскева, святая Анна, Михаил Архангел, святой Макарий Феофана Грека, Георгий Победоносец с извившимся змием, раненным в самую пасть, Василий Великий, понявший и познавший все на свете, Сергий Радонежский и Николай Чудотворец, которых я так почитала, великомученики и сама Богородица в золотом венце, усыпанном сапфирами, рубинами, агатами, темной бирюзой и бледным восточным жемчугом, с Младенцем на руках, таким умилительным и жалостным, если сравнить его с пухлыми итальянскими Младенцами, изображенными на открытках, которые посылала мне из свадебного путешествия моя двоюродная сестра Капитолина. Младенцы с открыток просто цвели, щеки у них были как яблочки, но трогали меня те, русские, скорбные, предчувствующие муку. Они глядели с икон, перед которыми я молилась в монастырской школе (точной копии петербургского Смольного), носившей имя равноапостольной Нины, где девочек из лучших бакинских домов учили славить Божью Матерь, «Знамение» и Бога-Вседержителя, хранящего Россию, а за стеной, на улице, святые проклинали и пророчествовали устами юродивых, убогих, кликуш, и прохожие слушали их со вниманием и страхом и бросали монетки в кружку или в шапку. Отец посылал за мной черную карету с глубоким сиденьем, и, по дороге домой, я заезжала в его магазин — большой, со множеством приказчиков, которые раскладывали, раскатывали, скатывали на длинных столах шифон, кисею, жемчужно-серый атлас, и розовый атлас, и сизый, парчу и бархат (проходя мимо, я гладила его), а старший оставлял работу, кланялся и учтиво провожал меня в отцовский кабинет мимо витрин, где красовались брюссельские и кружева, тюль-малин, тюль для фаты, английское шитье, веселые парижские ленты, китайские шелка, приехавшие, должно быть, из Пекина или Нанкина через Иркутск, по Транссибирской магистрали. Баку — город пыльный, путаный, восточный (если не считать улиц у парка, где стоят какие-то ведомства, похожие на небольшие желто-розовые храмы), но там и сям нередко слышалась английская, французская, шведская речь — инженеры приезжали работать на нефтепромыслах. Ислам жил в старых кварталах, в беленых домах без окон, откуда по утрам направлялись к баням женщины в чадрах и в странных туфельках без пяток, щелкавших в такт шагам, словно кастаньеты. Столетиями тут царил покой, истории не было, люди покорно терпели ради денег перемежающуюся лихорадку (так называли ее в ту пору), пока не возмутились небеса, пробитые минаретами. Вдруг, без видимой причины, в городе и в окрестностях началась резня — казаки бились с армянами, армяне с мусульманами, нижние кварталы с верхними. Молниеносные, но кровавые схватки завязывались на улочках, где тротуары приходились выше, чем козлы экипажей, и поверх телег и верблюдов, навьюченных бурдюками с нефтью, летели бранные слова, камни, ножи и куски железных труб. За серой пустошью, где живут шелудивые собаки, лежит мусульманское кладбище, туда лучше не ходить. Там бродят страшные люди, они насилуют девочек — таких, как я,— или поднимают длинную рубаху и делают что-то гадкое. Но ученицам святой Нины незачем ходить в такие места, они живут на новых улицах, и никто не решится тронуть девочку в форменной синей юбке, соломенной шляпе с черной лентой и матросской блузе. Себе дороже. На обидчика спустят всю полицию, его ужасно накажут, а не найдут — накажут кого-нибудь другого, похожего на растлителя, и даже братьям его не поздоровится. Заканчивая школу, самые лучшие и прилежные ученицы получали альбом от самого царя, и на первой странице там был портрет царской семьи: государь-император, великие княжны, наследник-цесаревич в военной форме и величавая государыня в бриллиантах, похожая на жрицу, в парчовом одеянии, сшитом на старинный русский лад. Было и поздравление, и подпись — конечно, не от руки, но и на том спасибо, ведь прикладывал печать сам государь. Великие княжны все хорошенькие, особенно старшие, Татьяна и Анастасия, которые, как говорится, «в самом цвете юности». Недавно мы стали учить французский, учитель — не из духовных, он в черном сюртуке, близорук, уроки три раза в неделю, при матери-настоятельнице. Я удивляю его своими успехами, скрывая по хитрости, что у папы есть двуязычные «Сказки Перро» 1795 года, издание Льва Воинова, истинное сокровище для любителя старых книг. Кроме того, наш представитель в Париже (они у нас есть и в Лондоне, и| в Нижнем, и даже в Азии) подарил мне на именины волшебный | фонарь, и я смотрю «Мальчика-с-Пальчик», «Золушку», «Красную шапочку», «Кота в сапогах», «Спящую красавицу» с надписями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169