Охрану поставить с оружием?
— Лес-то один не может стоять, — ровным голосом произнесла Евдокия.
— Кто-нибудь должен по нему ходить, курлыкать, петь да перекликаться. Без голосу лес-то засохнет, умрет.
Вот так. Все-таки, как ни иронизировал я, как ни оберегался, но получил простодушный народный совет и мог в соответствующем случае произнести: «В одной дальней деревне девяностолетняя бабка сказала мне…» Но как бы там ни было, эти звоны, и жилки, и страх — все это поблекло перед простой истиной: кто-то должен курлыкать в лесу. Без этого лес не может стоять.
Но почему в принципе «курлыкать» должен не я, а другие?
…Ровно через пять дней после того, как уехали мои лаборанты, я тоже сел в поезд и помчался к югу.
…Обстановка в институте была нехорошая, но это уже не имело значения. Вдобавок ушла жена. Это тоже было уже все равно, давно между нами стало ясно, что ей ни к чему неудачник. Я написал письмо в один дальний лесопитомник, где меня знали, написал заявление об уходе и в ожидании ответа спрятал его в ящик стола на работе. А пока стал приводить в порядок собранные за семь лет материалы. Зря, что ли, курлыкали мы в мокрых ельниках? Кому-нибудь пригодится.
Жил я очень размеренно, часов до девяти вечера сидел на работе, дома варил суп из пакетика и ложился спать. Иногда заходил в кино и с огромным, даже странным вниманием «смотрел любой фильм, какой подвернется.
…Случилось это вечером, когда во всем здании института остались вахтер да я. В кабинете было очень жарко-по вечерам всегда батареи раскалялись так, что обжигали руку. Я открыл форточку — ворвался свежий, холодный воздух, и я услышал, как снежная крупа бьет по стеклу, услышал свист ветра по улице, испуганный клаксон автомашины за углом и вдруг осознал, что статья, которую я пишу, и есть та самая диссертация, которую ждали от меня семь лет. Честное слово, я испугался — все это произошло помимо моей воли и моего разума, свершилось само собой. А если так, то столь же легко, без объяснения причин все это может исчезнуть, растаять, превратиться в мечты, сигаретный дым.
Я аккуратно сложил свои бумаги, вытряхнул пепельницу, заправил авторучку и пошел домой. В дежурном магазине по дороге купил десяток котлет и пачку масла. Решил держать себя в форме, не упускать удачу по какой-нибудь глупости:
…Утром я увидел на столе у себя конверт. Это был ответ из лесопитомника. Место мне обещали весной, именно ту должность, которую я хотел. Я достал из стола стыдливо сложенный лист бумаги — заявление. Пришлось переписать его, теперь я просил уволить меня в середине мая. Переписав, отнес его в приемную Г. П. Никитенко. Леночка, та самая, которой я привозил лапти, сидела с марлевой повязкой и казалась похожей на врача из какого-то фильма.
— Что с вами? — изумился я.
— С луны? — ответила она сквозь маску. — Весь город гонконгским гриппом болеет.
Не отдав заявления, я выпятился в коридор. Грипп мне сейчас был совсем ни к чему. Вот она, опасность судьбы! Я буду валяться с температурой, а работа моя будет лежать. Только теперь я заметил, что в коридорах института как-то пустынно. Я решил сбегать в аптеку, предостеречься.
В аптеке у окошек, где брали рецепты, стояла длинная очередь. Действительно «весь город» болел. У стеллажей со штучными лекарствами было пусто, и я увидел вдруг сиротливые тюбики лекарства на пчелином и змеином яде. В постыдном раскаянии я схватил эти тюбики и уж дальше — больше, забежал в гастроном, накупил красивых коробок и банок с чаем и побежал на почту. Девушки на почте были также в марлевых масках. И лишь, запаковав посылку, я осознал, что фамилия Евдокии мне неизвестна. Только адрес. Так и написал: «бабушке Евдокии». Уговорил. Взяли.
Гриппом я не заболел и через десять дней в конце рабочего дня я снова пришел к Леночке. Положил перед ней рукопись на сто страниц и пятьдесят рублей.
— Ну что вы! — сказала Леночка. — Это вдвое больше, чем следует за перепечатку.
Но утром я получил текст — экземпляры разобраны, и знаки препинания стоят на местах, — Леночка в свое время кончала филфак.
Утром я взял первый экземпляр, заявление и твердым шагом вошел к Г. П. Никитенко.
Надо отдать ему должное — он не изумился, не стал произносить слова, положил рукопись и заявление на край стола, глянул на меня сквозь очки, точно сфотографировал, и зачем-то пожал мне руку мягкой ладонью.
Через некоторое время я узнал, что мне предстоит предварительная защита. Случай небывалый, так как существует длинная очередь жаждущих кандидатского звания.
Я спокойно изложил свои выводы о северной границе европейского леса. Ученый совет покашливал и молчал, видно, моя репутация унылого научного неудачника крепко шаталась. Тогда Г. П. Никитенко, не вставая с места, тонким своим голосом негромко сказал: «Мы имеем пример скрупулезного сбора фактов без скороспелых, однако, выводов». После этого сорвалась лавина, и я узнал, что являю собой пример воспитания научных кадров: бывалый производственник, накопив опыт, идет в науку, оформляет опыт в солидный труд и снова стремится к любимому производству.
В коридоре за спиной я услышал: «Попал в самую популярку». …От Евдокии пришло письмо. «…Пролила слезы. Ведь не забыл! Ведь не стала просить, думала, что забудешь. Ты не обижайся, я о тебе думаю много. Работа у тебя, конечно, почетистая, но глаз у тебя нехороший. Наверное, начал сердцем грубеть. Ты не грубей. Как сердце застынет, так тяжело жить. Я знаю. Кругом русски люди, перед кем возноситься?..»
В тот день я решил пораньше приехать в лесопитомник, пожить без оклада, войти в курс. Г. П. Никитенко препятствовать мне не будет, потому что после всех этих слов на ученом совете окончательная защита превращалась в формальность, и ВАК тут уже не может ничему помешать.
1 2 3 4 5 6