Мать горько плакала. Матери всегда плачут – и никто не находит в этом ничего удивительного. Для Сюзи это тоже было большим горем. Брат был на год старше ее и иногда, пока она еще не служила, водил ее на танцы. Странно, там звучала та же музыка, но все было по-другому. «Те quiero» – что это значит? И почему несчастья многих людей считаются чем-то нормальным? Проходя мимо зеркал, она украдкой осматривала себя. Ведь это спешащий, осторожный черный микроб!
– Золото, мой милый, – говорил Брандт, – золото в слитках…
– Я пойду на вашу выставку, – говорила Кэтрин, – вы знаете, что это меня ни к чему не обязывает.
– Я уверена, что звонил телефон, – повторила Моника.
– Мадам, звонят из Японии, – сказала Сюзи. Черное платье, наконец, добралось до белого. Воцарилась тишина. Саксофон Застыл с открытым ртом. Прощай, «Те quiero›. Гости по инерции продолжали двигаться, будто кривляясь, – музыки уже не было. В другом конце комнаты Брандт поднимает бокал. За что он пьет? За нефть?
– Кто вызывает? – спрашивает Кэтрин. Она оставила Бронсона – его уже не существовало.
– Это мадам Софи, – говорит Сюзи. Она гордится такими хозяевами, которым звонят из Японии, хотя это стоит массу денег.
В доме три аппарата. Один около постели, другой у входа, третий в библиотеке на бюро. Кэтрин выбрала последний. Библиотека Брандта очень внушительна. Полный Шекспир и компания. Если хочешь взять книгу, вытаскиваешь сразу пятнадцать. Фирма из Сан-Франциско обставляла библиотеку не книгами, а метрами заполненных полок. Позади лорда Байрона находился прелестный миниатюрный буфет.
– Алло!
– Алло, мама? – будто сквозь ватные стены доносится голос Софи.
– Да, говорит Кэтрин, что случилось?
Но Софи никогда не забывает, что она благовоспитанная женщина.
– Ты здорова, мама?
Кэтрин почти плачет от раздражения.
– Да! Софи, что случилось?
– А папа и дедушка тоже?
– Да! Софи, если можешь, не будь идиоткой! Что случилось?
Пауза. Софи, наверное, обижена или, скорее, раздосадована.
– Послушай, мама, странная история. Я прошу тебя приехать.
– В Токио?
– Да.
– Зачем?
Как только наступает пауза, где-то слышно какое-то неприятное жужжание. А у Софи бесконечные паузы.
– Зачем? – кричит Кэтрин.
– Послушай, мама, не волнуйся…
– О-ох! – почти застонала Кэтрин.
Это не входило в принятые Софи правила хорошего тона.
– Если ты будешь нервничать… – говорит она тоном, который не смягчался даже расстоянием.
Свободной рукой Кэтрин нажимает на фигурку корсара. В открывшемся шкафчике с напитками Кэтрин хватает бутылку виски. Если бы изысканная миссис Бромфилд была здесь, она с удовольствием разбила бы эту бутылку о ее голову. И когда-нибудь она это обязательно сделает. Или обдаст ее содовой из сифона. Эта заманчивая перспектива приводит ее в равновесие. А пока она отпивает виски.
– Я не нервничаю.
– Прошу тебя, не волнуйся…
– Софи, не выматывай из меня душу. Я очень спокойна. Но я требую, чтобы ты мне сказала сейчас же…
Софи задерживает дыхание. Через тысячи километров Кэтрин слышит легкое щелканье и вздох.
– Послушай, мама… Патриция… Она больна, и я не могу понять, что с ней.
– Как, ты не знаешь, что с ней?
– Нет. Во всяком случае, я не знаю, как тебе это сказать.
Кэтрин замерла. Что подразумевает эта святоша Софи?
– Какая-нибудь история с мальчиком?
– О мама! – Софи возмущена. – Как ты можешь говорить такие вещи!
– Такие вещи случаются.
Между матерью и дочерью воцаряется молчание. Но тревога Софи слишком естественна, чтобы подчиниться наигранному гневу.
– Мама, я боюсь.
– Закончили? – спрашивает телефонистка.
– Нет! – кричит Кэтрин. В ответ она слышит «Нет!» Софи. Но телефонистка не слышит. Щелчок. Разговор между Токио и Ван Ден Брандтами прерван.
II. Солнце встает на востоке
Несчастье пришло неожиданно, будто с неба свалилось. Впрочем, именно так и было.
Порой, узнав о смерти какого-нибудь знакомого, мы говорим: «Быть не может, только вчера я с ним обедал». Но между «вчера» и «сегодня» встает смерть, и, несмотря ни на что, сознание протестует против необходимости принять это как нечто вполне естественное.
Патриция не умерла; ее поразила болезнь. Выживет ли она? С нею происходило что-то совершенно неправдоподобное.
В то утро, когда разразилась катастрофа, жизнь текла, как всегда. «Мэри-Анна» тихо плыла в океане без всяких приключений. Казалось, Тихий океан укротил свои тайфуны и смерчи, штормы и циклоны. Величаво, спокойно простирался он под облачным небом. За серой ватой облаков угадывалось солнце. Может быть, где-то далеко-далеко еще ревела буря, бушевали мутно-желтые волны, покрытые белыми жесткими гребнями, обдавая брызгами фантастически освещенное черное и в то же время мерцающее небо; мало кто возвращается из штормового ада, чтобы рассказать об этом зрелище.
Но это – далеко. Здесь же ничто, кроме равнодушного форштевня «Мэри-Анны», не нарушает покоя тихих вод. Спокойная морская прогулка. На яхте – старые друзья. И, конечно, экипаж – люди, о существовании которых хорошо известно и которые совсем не стесняют. Можно даже улыбнуться им при встрече. Спокойная морская прогулка.
На таком небольшом пространстве, как палуба судна, естественно, нельзя игнорировать присутствие экипажа. И все же здесь ощущалась какая-то «ничейная земля», где не стреляют пушки, не взрываются мины. Люди четко разделены непреодолимой стеной. Как в геометрии никогда не сходятся две параллельные плоскости, так и люди эти никогда, никогда не сойдутся. Можно разговаривать, можно улыбаться, можно коснуться друг друга, но даже измеряемое световыми годами расстояние, разделяющее звезды, ничто по сравнению с невидимой стеной, отделяющей Патрицию Ван Ден Брандт – принцессу нефти – от человека, стоящего у штурвала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26