И те и другие частенько навещали старый добрый Довиль, предпочитая его атлантическую свежесть раскаленному пеклу Лазурного берега.
Однако эта публика, как правило, не спешила в салон «Талассо», предпочитая проводить время на знаменитых полях для гольфа или спускать капиталы в прославленном казино. Но все же основная масса людей, устремляющихся к берегам Нормандии, едва только сдержанное солнце прогревало песок на пляже, искала здесь именно оздоровления.
«Талассо» — морские купания, душ, грязевые маски и массаж — было в моде. Это были счастливые годы. Салон мадам Софи процветал. Прежде жилось труднее.
Отец Габи — галантный и немного суетливый официант-парижанин, некоторое время подвизался в Довиле, надеясь открыть собственное ресторанное дело.
Из этой затеи ничего не вышло. Он категорически не вписался в когорту грубоватых нормандских трактирщиков и не нашел места среди респектабельных владельцев гастрономических ресторанов. Даже крохотное бистро, предлагающее посетителям бокал красного вина, «французский» бутерброд и чашку горячего кофе, оказалось ему не по зубам.
Разочарованный официант отбыл восвояси, оставив в провинциальном Довиле мечту стать солидным ресторатором и соблазненную, по случаю, горничную одного из отелей.
Выдержке и смекалке Софи Лавертен надо, без сомнения, отдать должное. Осознав, в каком положении оказалась, она не впала в панику и не наделала глупостей. Не укрылась в родной нормандской деревушке, сдавшись на милость сварливой, прижимистой родни. Не бросилась в погоню за ветреным любовником.
То недолгое время, что оставалось до рождения ребенка, и скудные сбережения Софи потратила с большим толком: окончила курсы лечебного массажа и получила сертификат.
Стоило только Габриэль появиться на свет, мать, немного оправившись от родов — слава Богу, крестьянское здоровье не подвело! — ринулась в работу. Она упрямо оттачивала ремесло, не зная отдыха и не покладая рук, в погоне за новыми клиентами. В итоге оказалась и впрямь неплохой массажисткой.
Довольно скоро проблем с клиентурой уже не было. Но Софи с прежним рвением цеплялась за каждую возможность заработать. С раннего утра она металась по городу — от виллы к вилле, из отеля — в отель. Большие сильные руки, казалось, не знали усталости.
Клиенты довольно кряхтели, чувствуя, как железные пальцы нормандской крестьянки разминают скованные подагрой суставы, врачуют благородные вывихи и растяжения, полученные на теннисных кортах, в манежах и на полях для гольфа.
Из тех торопливых, смутных времен тянулись первые детские впечатления Габриэль Лавертен. Впечатления малоприятные. Иногда они возвращались к ней ночами, во сне. Такие сны всегда оборачивались кошмаром.
Она задыхается, пытаясь поспеть за широким шагом матери, крепко вцепившись в ее твердую ладонь. Горячий пот заливает глаза. Ноги в истоптанных сандалетах заплетаются, однако мать не обращает на это внимания — без особого труда волочит за собой маленькое, щуплое тельце по широкой набережной Довиля.
Рядом негромко шумит морской прибой и трепещут на ветру яркие пляжные зонтики. Под ними в удобных шезлонгах нежится избалованная курортная публика. И надо сказать, что сам факт существования этих людей отравляет жизнь маленькой Габриэль куда больше, чем необходимость следовать за матерью.
Сначала она ненавидела гонку. Со временем все изменилось. Стало гораздо серьезнее. И страшнее.
Проблема, очевидно, заключалась в том, что с раннего детства Габриэль обладала возможностью сравнивать. Это было нелегким испытанием, поскольку ежедневно и ежечасно девочке приходилось сравнивать — ни много ни мало — два мира. Мир имущих и другой, противоположный ему, мир бедных, обездоленных людей.
Они с матерью прочно застряли в последнем. Другой, недоступный мир притягивал ее к себе, как магнит. Забившись в угол господских апартаментов или пережидая время массажного сеанса на кухне, она внимательно наблюдала и запоминала все.
Завораживающую гармонию интерьеров. Благоухающие просторы парков и садов, хрустальную свежесть фонтанов. Изысканную роскошь машин, нарядов и украшений. Приметы чужой восхитительной жизни открывались девочке, словно дразня.
Это не для тебя! Эти прекрасные вещи никогда не будут твоими!
Даже лакомства, которыми иногда, расщедрясь, угощали ее на кухне сердобольные кухарки, не доставляли ей радости, потому что сама она, при желании, никогда не сможет позволить себе такого удовольствия. Ни себе, ни своим детям, когда придет им пора появиться на свет.
Потому, наверное, медленное, постепенное улучшение собственной жизни не слишком радовало Габриэль.
Тот мир все равно был недоступен!
Она росла грустной и задумчивой девочкой. Часами просиживала в материнском салоне, внимательно наблюдая за всем, что происходило вокруг. Со временем эти наблюдения стали доставлять ей некоторое удовольствие.
Захватывающие истории чужих приключений, интрижек, страстей, хворей, светские сплетни и семейные предания материнских клиентов увлекли ее, как других увлекают авантюрные романы и материалы светских хроник. К тому же исповеди, которые доносились из-за тонких перегородок салона, были гораздо интереснее.
Габи открывались такие детали и подробности, до которых светским хроникерам было не докопаться. Она давно обратила внимание на то, что, болтая с массажисткой, люди оказывались порой поразительно откровенны. Стесняться и выбирать выражения, лежа при этом в чем мама родила, было вроде бы нелогично.
Словом, в тринадцать лет Габриэль Лавертен знала много такого, о чем не то что сверстники, но и взрослые люди, не принадлежащие к избранным, даже не догадывались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77