То есть порой укладываемся, и даже очень хорошо поначалу, но потом начинаем вытворять такое, что никакая система просто предусмотреть не могла. И система дает сбой. Ельцин, кстати, не раз и не два — крушил эту самую систему, но системщики — на то они и системщики — изобретали способы защиты. По большей части — на основе человеческого фактора. Помните, что я говорил про особенное свойство российской власти — примат того, кто физически ближе к телу. Вот этот принцип и пользовали вовсю. Ближе к телу оказывались — по большей части люди из папки, совсем неважно притом, из каких ее разделов. Главное — чтобы работала система манипуляции. И она работала.
2003 ГОД. МОСКВА
Некоторое время мы молчим. Она — вот никуда не денешься от старой посольской закваски — как будто даже спокойна. Как будто не сообщила мне только что две вещи, после каждой из которых следует кричать: «SOS! Помогите! Милиция!» А в свете последней сентенции, касательно государственного переворота, — так и вовсе немедленно мчаться напротив — через площадь, в известное здание на Лубянке. Благо недалеко. И уже там кричать: «SOS! Помогите!» Но мы молчим. Потом молчать становится невмочь.
— Ты уверена?
Идиотский вопрос. Но хоть что-то.
— Абсолютно. К тому же у меня есть документы. Здесь.
— Где здесь?
— В сумке, — она медленно тянет за ручку сумку, перекинутую через спинку кресла и, кажется, действительно всерьез собирается извлечь из нее документы, подтверждающие, что в стране готовится государственный переворот. Сюр. Сцена из скверного политического детектива перемещается с экрана, намереваясь немедленно воплотиться в реальную жизнь. Причем прямо здесь, в крохотном зале ресторанчика с подходящим — говорю же, мистика! — названием «Диссидент», выходящим — вдобавок ко всему — окнами и открытой террасой прямо на то самое здание на Лубянке, в которое — если все, что она говорит, — правда — следует немедленно перемещаться. Все это похоже на сон. Причем страшный и даже кошмарный, но почему-то пугаюсь я именно документов:
— Погоди. Это успеется. Давай лучше поговорим.
— Давай. Если ты не считаешь меня умалишенной.
— Не считаю. Но все… это… стало ведь ясно не вдруг. С чего-то же все началось?
— Лично со мной или вообще?
— А это как-то отличается?
— Отличается. Вообще — задолго до того, прежде чем я начала о чем-то догадываться. А уж когда начала догадываться и получила определенные подтверждения, тогда началось лично со мной.
— Ну, ладно, тогда давай — лично с тобой.
— Хорошо. Только сначала все равно немного придется про вообще. Я ведь не случайно спросила тебя — помнишь ли ты движение? И то, как оно зачахло, зато образовалась «семибанкирщина» — как тогда говорили.
— Мне лично казалось, что некоторое время они существовали параллельно, потом — как обычно — выделилась группа лидеров, более удачливых, рванула вперед. Оказалось, их семеро. Но и другие ведь не зачахли, по крайней мере, не все.
— Не зачахли и не все. И слава богу. Но вот лидеры… Почему, по-твоему, выделились именно они?
— Ну, никогда не задумывалась над этим всерьез. Повезло. Застолбили более правильные темы. Связи оказались помощнее. Ты же помнишь — у каждого были свои министры, вице-премьеры, прочие разные начальники, а Ельцин тогда часто тасовал колоду. Кто-то оказался наверху, кто-то выпал… Это тоже сыграло свою роль. Умнее в конце концов были, удачливее, не так расточительны и разгульны. Да мало ли.
— Все так. И немного не так. Сейчас долго объяснять, прочтешь в тех бумагах, что я привезла, — но я сегодня уверена, кое-кого из семерки просто вытащили за шиворот. Как котят из корзины. Тех, которые приглянулись.
— Кто?
— Я не знаю. Мощные политические и финансовые силы, разумеется, не в России. Думаю — по большей части в Америке.
— И зачем?
— Чтобы привести к власти в России, и потом — уже их руками — распоряжаться тем, что их здесь интересует. Ну, нефтью, газом, наверное. Теперь — это ясно. И вообще — страной.
— Прямо мировое закулисье какое-то…
— Не веришь?
— Допускаю, что какие-то попытки влиять были, но чтобы в таком масштабе.
— Ладно, тогда давай обо мне, чтобы проще и понятней. И достоверней. Началось это в средине девяностых. Все было в порядке. Процветали, благоденствовали. Но — знаешь, как это бывает, незаметно, тихой сапой, просочилась в жизнь скука. Еще — не тоска. Однако из разных заслуживающих доверия источников — хороших романов, историй чужих трагедий и прочего — я точно знала: она не за горами. Потому что всегда приходит следом. Всюду вдвоем, неразлучные подруги — скука и тоска. Который уж век изводят людей. Пока же — безраздельно царила в душе скука. Так долго и неотвязно, что я даже вывела формулу: «Скука наваливается вовсе не тогда, когда нечем заняться, по-настоящему скучно — когда ничего не хочется». Мне тогда и правда ничего не хотелось. Совершенно — ничего. Даже ребенка, о котором когда-то мечтала, потому что слишком ясно поняла однажды: это будет ребенок Лемеха. И с первых дней, да что там дней — минут появления на свет воспитывать, кормить, одевать et cetera… его будут так, как сочтет целесообразным Лемех. И я ничего не смогу с этим поделать.
Более того — еще находясь в моей утробе — он станет собственностью Лемеха, как, собственно, и я сама. Так теперь складывалась жизнь. Хотя жаловаться на нее было глупо, да и некому — кроме ребенка, которого я теперь действительно не хотела, могла получить все, что вдруг, мельком пожелала. Лемех ведь не жаден, напротив — любит шикануть и потрясти окружающих безграничностью своих возможностей. Жена в этом смысле — хорошая витрина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119