Помните слабости Ельцина, о которых мы говорили?
И главную из них. Даже не слабость — страсть.
— Власть?
— Именно.
Я вспомнила вдруг, много лет назад, случилось оказаться за столом с одним из самых близких тогда президенту человеком. Разговор, под коньяк, струился теплый, душевный. Я — не иначе, коньяк ударил в голову! — вдруг дерзнула:
— Скажите, у него раньше были женщины? Ну, не просто женщины, а, понимаете.
— Понимаю. Нет, женщин не было. Он всю жизнь любит одну-единственную. Знаешь, как ее зовут?
— Нет, разумеется.
— Власть.
Лучший друг невесело усмехнулся, а я с той поры почему-то возненавидела его люто. Будто бы за предательство. Теперь другой человек другими словами говорит мне о том же, да и я сама теперь знаю, возможно, лучше их обоих.
— Власть. И вечный страх — потерять, лишиться. Ему было, пожалуй, хуже прочих, он знал, что такое падение. Он падал. Свергался практически в бездну, номенклатурную, разумеется, но если сравнивать уровни члена Политбюро и первого секретаря МГК и председателя Госстроя — вполне уместно говорить пусть не о бездне, но о придорожной канаве. Еще хуже. И это знание надо полагать, только усиливало страх. Вот на этом страхе играли те, кому полагалось отвлечь президента от тех событий, которые практически незаметно шли в этот момент в экономике страны.
Тут на первом месте, безусловно, — конфликт с Верховным советом и начавшаяся — а она началась, слава богу, только в Москве — гражданская война. Можно ли было смягчить, а позже и остановить противостояние? Безусловно. Но каждый раз, когда стороны — абсолютных идиотов и с той и с другой стороны было не так уж много — так вот, когда стороны вроде бы делали шаги навстречу, происходило что-то, что разводило их еще дальше друг от друга. Пропасть ширилась. А время шло. А задача — напомню — была именно выиграть время. Ни Ельцин, ни уж тем более Хасбулатов с Руцким никого не интересовали всерьез. И минул год 1993-й. А в 1994-м — взорвалась Чечня.
— Но процессы брожения на Кавказе шли веками. Сколько их было-то, кавказских войн. Тем более — в период ослабления России.
— Давайте уж будем называть вещи своими именами — Российской империи.
— Согласна, империи. Так вот империя в очередной раз оказалась слаба. Оказалась колоссом на глиняных ногах.
— И именно в этот момент «на царство» в исторически мятежный регион везут и ставят, политика, apriоri склонного к авторитаризму, неустойчивого психически — чтобы не сказать, психопата, талантливого истерика, умеющего завести и организовать толпу, вдобавок профессионального военного. И просто отчаянно смелого, умного, небесталанного человека. Блестящая кандидатура для начала маленькой победоносной войны. Не правда ли? Вопрос только в победе, но об этом особо не задумывались.
— Кто везет? Я слышала, что это креатура Бурбулиса и Шахрая.
— Это миф. Изобретенный сначала Бурбулисом и Шахраем, для поднятия собственного реноме, а позже — когда история обернулась тем, чем она обернулась — взятый на вооружение их противниками.
— Но кто-то же рекомендовал его Ельцину? Бурбулис? Шахрай? Полторанин?
— Ну, в какой-то мере приложили руку — каждый их них. Однако в целом на такое способна была только женщина. Та самая, которую обычно cherchez.
— Женщина?
— Именно.
1989 ГОД. ЭСТОНИЯ. ТАРТУ
Здесь удивительно было все. И маленькие узкие улочки, и небольшие аккуратные дома. И люди — с бесстрастными, но безупречно вежливыми европейскими лицами, одетые неброско, но подчеркнуто аккуратно. И женщина — открывшая дверь, неожиданно — блондинка, с нежным, мелодичным высоким голосом, может, слегка высоким — оттого долгий разговор с ней наверняка утомил бы. Но она — не говорила долго. Была приветлива, но немногословна. И это — несмотря на русскую внешность, светлые волосы, милое, округлое лицо — как ничто другое выдало в ней кавказскую жену. Слава богу, опыт общения с этими женщинами — порой странными и непонятными, замкнутыми, откровенно неискренними, порой — распахнутыми до истерики, у нее был. За спиной был Карабах. И Хельсинкская группа, отчаянная борьба за выход маленькой страны из цепких объятий Азербайджана. Не вышло. Но опыт — он, как драгоценные бусы, нанизывается на тонкую нить знаний. Теперь — другое дело.
Теперь ей предстояло понять — сможет ли этот человек, забавно похожий на гангстера из голливудских боевиков тридцатых годов, с тонкой полоской смоляных усов над живыми, подвижными губами — ни много ни мало изменить присяге. Если народ выйдет на улицы. А в том, что он выйдет, она не сомневалась ни секунды. Не сейчас, так месяц спустя они уйдут, прибалтийские страны, уйдут, переступив, если придется, через кровь и новые унижения. Она приготовилась говорить с ним долго и обстоятельно. Специалист по этнографии, она понимала: ему, генералу, мужчине, но — в первую очередь — чеченцу не просто будет выслушать такое предложение. Тем паче — от русской. От женщины. Пусть и в статусе народного депутата. Но все пошло как-то не так, странно и неожиданно. Она почти не говорила. Он только махнул рукой — немного картинно, но это она легко списала на общекавказскую склонность к некоторому артистизму, граничащему с позерством. — В свое время пытались разыграть известные сценарии — давайте с лопатами на позиции, против мирного населения. Я сказал — это не наши функции. Вот моя задача — западная Европа. Прикажите — я ее сровняю с землей, а может, и с водой. Но разгонять митинги, детей — это уже ищите других. Верно?
Он неожиданно остро взглянул ей в глаза и улыбнулся. Улыбка была холодной. И тем не менее, она испытала легкое, но приятное волнение, знакомое только женщинам, когда вот так, неожиданно в упор — совсем не важно притом, по какому поводу — в глаза, а кажется, что едва ли не в душу, вот так остро и проницательно заглянет мужчина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119