Кроме президента, когда прощался со всеми. И этим же вечером объявился Стив. По телефону, разумеется. Причем звонил мне и умолял приехать в Америку. Вместе с Леонидом. Причем едва ли не ближайшим рейсом. Я сказала, что никуда не поеду, а Леня как хочет. Ну, вот он и захотел — улетел. А я вытащила из сейфа программу и пошла куда глаза глядят. К тебе. Потому что не к кому больше. Папины друзья давно уж покойники, детей их я не знаю. А делать что-то надо. Потому что — смотри: Дума лемеховская процентов на шестьдесят. Совет федерации — он говорит, и того больше. Если он протащит эту программу и станет премьером, и мировое сообщество его подержит, то можешь считать, что нет больше такой страны — Россия.
— Ну, мать, это ты перегнула. Что ж он с ней сделает, с Россией?
— В том же сейфе, из которого я вытащила этот проект, лежат соглашения о переуступке пользования и совместном использовании, и еще что-то в этом духе — большинства нефтяных месторождений. То же — с Газпромом. Про предлагаемых партнеров ничего сказать не могу — не знаю, ничего не говорят мне названия каких-то корпораций и консорциумов.
— Но погоди, большинство нефтяных компаний, ну кроме Газпрома разве — частные структуры. Как премьер-министр — даже сам президент — может заставить их отдать свое каким-то безвестным корпорациям?
— А знаешь, сколько компромата на каждого из владельцев этих компаний, на детей, жен, прочих близких родственников? А счета у них — и, значит, основные капиталы — в каких банках? А серьезная недвижимость? И все это вместе называется — ры-ча-ги. Рычаги влияния. Так что можешь не сомневаться, возражающих будет немного, и с ними договорятся.
— Ну, хорошо, а народ?
— Кто? Хорошо это у покойного Филатова: «Там собрался у ворот этот, как его? — народ». А что народ? В жизни народа ничего не изменится. Ровным счетом ничего. Ну, спроси у своего массажиста сейчас, важно ему, кому принадлежит нефтяная компания «Лемех-групп», мне или какой-нибудь другой даме? И он тебе скажет — если будет, конечно, честен, что ему глубоко безразлично, чью — извини — задницу массировать. Мою или какой-нибудь дебелой тетки из Южного Техаса. Повизжит — безусловно, наша славная интеллигенция, но кто ж ее, убогую, когда слушал. Часть прикупят — и они завизжат прямо противоположное. Часть — припугнут, припомнят юношеское стукачество и доносы более зрелого возраста, половые излишества с лицами, не достигшими половой зрелости, незамеченный будто бы плагиат. Часть — оставят, как есть, визжащими — дабы у мирового сообщества сложилось впечатление плюрализма мнений и свободы слова. Впрочем, мировому сообществу в этом конкретном случае гораздо важнее будет наличие дешевого собственного топлива. И за это — за теплый камелек у рождественской елки — оно, прогрессивное мировое сообщество, с радостью забудет, что была на свете такая страна — Россия.
— И что же делать? Поднимать прессу? Сейчас не те времена, половина не поверит, другая половина побежит советоваться к хозяевам, а хозяева — как я понимаю — заседали за тем самым круглым столом. Им такие утечки ни к чему.
— Нет, никакой прессы. Завтра с тобой встретим Лемеха, я покаюсь, скажу, что дура баба, не видела действительной и полной картины мира, а ты разъяснила мне кое-что, и очень вдохновилась планами, и готова помогать. И все это будет очень достоверно и удачно, потому что Лемех действительно очень уважает тебя как политического журналиста и по-литтехнолога и говорит, с твоим уходом с телевидения не стало серьезной политической аналитики. Словом — Лемех будет рад, в этом я уверена абсолютно.
— Ну, допустим. А потом?
— Потом он идет на встречу с президентом. А оттуда — я уверена — выйдет или в наручниках, или в смирительной рубашке. Потому что такое нельзя спускать с рук безнаказанно.
— А если не выйдет, мало ли какие у президента соображения? И потом — вдруг на него действительно надавят из Вашингтона?
— Ну, не надо. Не убивай во мне последнюю надежду. Ну, посмотри — на него разве можно давить? Я вот, знаешь, я однажды спросила себя — чем мне симпатичен Путин? То есть не просто симпатичен, а кажется лучшим из всех бывших наших правителей. И не смогла ответить сразу. Но потом нашла ответ. Понимаешь, я человек очень совестливый, мне часто бывает стыдно не за себя. Ну, чтобы долго не объяснять — один пример. Мы с мамой возвращались откуда-то с юга, в купе, как водится, четыре человека — мама, я, какая-то незнакомая толстая женщина и молодой моряк. Ночь, укладываемся спать, и толстуха на нижней полке немедленно начинает храпеть. Да так громко! Долго ворочается мама — не может заснуть, морячок тоже, чувствуется, засыпает не сразу, но потом все они засыпают. А я нет. И вовсе не потому, что мне мешает храп. Мне стыдно. Стыдно до слез за эту храпящую чужую тетку, понимаешь?
— Теоретически — да. Хотя я совсем из другого теста. А главное, я пока не улавливаю связи между Путиным и храпящей теткой.
— Сейчас объясню. Вот смотри, я родилась при Хрущеве, понятное дело — помнить его не могла, но задним числом все эти истории с ботинками, кукурузой, бульдозерами вызывали у меня стыд. Потом Брежнев. Особенно поздний. Мучительно стыдно за все эти его ордена, «большие земли» и «сосиски сраные», потом Андропов — облавы в магазинах, показательные расправы с брежневской элитой, самоубийство Щелоковых — стыдно, потом Черненко — просто ходячий шамкающий труп, потом Горби — вечное вранье, ни одного прямого ответа, трусость в Форосе, потом Ельцин — ну, тут куда ни кинь — от моста до оркестра. И Путин. И я вспоминаю все его годы и понимаю, что ни разу мне не было стыдно, что он глава моей страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119