И никакая мелочь, помеченная именем яхты — пепельница, полотенце или салфетка в столовой, — не попалась ему на глаза.
Зато теперь он знал точно.
Яхта звалась «Ахерон».
«Это что-то из мифологии», — сонно подумал Костас.
Ночь прошла за разговором, и — видит Бог! — это был не самый легкий разговор в жизни Костаса Катакаподиса.
«И по-моему, что-то страшное…»
Но — что?
Память хранила молчание.
Не дождавшись ответа, Костас задремал, раскинувшись на просторном сиденье машины.
Бесконечная тайна

— Пурпурная? Да, черт побери — согласен! — звучит красиво! И притягательно. Для таких экзальтированных особ, как наша Лиля. Кстати, прости уж, но раз мы тут вот так, по-свойски… позволю неджентльменский вопрос. Я прав насчет нашей Лили? Ты, конечно же, переспал с ней, и, надо думать, не раз?
— Тебя это действительно интересует?
— Интересует! Браво. Очень точная формулировка. Меня это действительно интересует, но не более. Так что можешь отвечать смело, без реверансов в сторону моей оскорбленной чести.
— Без реверансов: еще нет. Хотя, откровенно говоря, подумываю…
— Спеши! И не откладывай надолго. Иначе попадешь в список безнадежных дебилов, педерастов или импотентов. На выбор.
— Но почему?
— Потому что Лиля, ничтоже сумняшеся, делит всю мужскую половину человечества на похотливых мерзавцев с жирными руками…
— Это про Мону Лизу, я помню.
— Да-да, именно про нее. Так вот, похотливые мерзавцы одинаково плотоядно тянут свои жирные руки и к Моне, и к Лиле. Сиречь — желают немедленно затащить в постель.
— Мону — тоже?
— Про то мне неведомо. Но Лилю — всенепременно.
— Я понял: та половина, которая жирные руки не тянет…
— Правильно: состоит из дебилов, педерастов и импотентов.
— Ты ставишь меня в такое положение, что выбора просто не остается.
— Поторопись. Но помни: потом ты будешь всю жизнь чисто и возвышенно ее любить, ибо… В общем, на твоем сиром и убогом пути впервые явится ангел чистой красоты.
— И что?
— Ничего, можешь не беспокоиться. Это продлится недолго. Зато потом — и это главное! — всю оставшуюся жизнь ты обречен страдать и помнить. Помнить и страдать. Будешь приставать — будет рассказывать про Мону Лизу, не будешь — иногда будет звать, чтобы напомнить о себе. И все, собственно. Она безвредная по сути.
— То есть все эти вечные любови — только у нее в голове?
— Ну, может, еще в задушевной беседе с какой-нибудь такой же ангелоподобной…
— И никаких ночных звонков, неожиданных визитов, самостоятельно принятых судьбоносных решений?..
— Нет. Что ты! Она довольствуется ощущениями. Она живет в них, как в коконе, или — в сказке. Она там — принцесса, причем единственная на всю сказку, как полагается.
— Слушай, а ты ее не идеализируешь?
— Проверено многократно. — Но замуж за нобелевского лауреата…
— О! Это да. Тут я, можно сказать, влип. Но, старина, по этой части ты мне не помощник. И знаешь, давай не будем о грустном… Хорошо сидим.
Они действительно хорошо сидели, в самом что ни на есть прямом смысле этого емкого понятия.
Впрочем, столь емкого исключительно в русском национальном прочтении.
Иными словами, допивали вторую бутылку водки «Юрий Долгорукий» — матовую, пузатую, холодную, слегка запотевшую.
Напиток лился из нее медленно, тягуче, лениво — в этом тоже был свой шик и дополнительные гарантии качества водки.
— Да-да, конечно. Итак, ты запал на нашего Георга Третьего?
— Вернее, на его безумие. Слава Богу, это произошло уже в эру ДНК. Иначе ходить бы мне до скончания жизни опасным шизиком. Короче, о «безумии» Георга именно в свете генетической историографии начали поговаривать еще в середине шестидесятых. Тогда-то и появились первые ласточки, предтечи будущей «Пурпурной тайны» — бесспорного бестселлера. Если применительно, разумеется, столь легкомысленное определение к серьезной монографии.
— Применительно, а почему нет? Я так и писал в предисловии к русскому изданию… Ты, кстати, читал еще только наброски, и те в оригинале, я так понимаю.
— Скорее уж в «самиздате».
— Что это — «самиздат»?
— Официально запрещенная литература, распечатанная разными самодеятельными способами. Потому и «самиздат» — самостоятельно изданная, если дословно.
— «Пурпурную тайну» запрещали?!
— Не думаю. Слишком уж специфический научный продукт. Но никогда не приобрели бы у вас права, не перевели на русский язык и не издали — это точно. Таким образом, она все равно оказалась в «самиздате».
— Но почему?!
— Это долго объяснять. Генетика, как таковая, долгое время считалась у нас буржуазной лженаукой, правда, Гамалеи работал, и не только он, но все равно… Нет, это слишком долго и… водки мало. Я не смогу, а ты все равно ни черта не поймешь. Не обижайся…
— Я не обиделся. Хорошо. Может, в другой раз… Потому что это действительно интересно. В определенном смысле это ведь почти ваша «классовая» теория. Пурпурный недуг поражает только тех, кто одет в пурпур. Черт возьми, это звучит революционно!
— Пожалуй. Только чего теперь радоваться-то? Во-первых, ты опоздал пролить елей на партийные души наших бывших правителей. А во-вторых, ваш покорный слуга некоторое время назад занялся именно тем, чтобы этот классовый, как ты говоришь, признак развеять. И — не станем скромничать — практически уже… это… испепелил. Пусть теперь бродит вместе с призраком коммунизма где-нибудь там у вас, в Европах.
— Пусть бродит. Но я пока не вижу призрака — передо мной стройная теория Иды Макальпин и Ричарда Хантера, согласно которой представители нескольких династических кланов страдали и передавали друг другу по наследству…
— Да-да-да… Все знаю и сам наслаждался ходом их мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124