Серьезное приспособление, надо сказать. Чем не орудие?
Он осторожно провел рукой по острому срезу.
И — замер, не поверив минутному ощущению.
Показалось — каменная твердь дрогнула от легкого прикосновения и вроде даже поддалась слабому нажиму осторожной руки.
— Так просто? Не может быть.
Сознание отказывалось верить.
Однако рука уже настойчивее упиралась в камень.
Недолго длилось противоборство.
Свершилось невозможное — стена отступила перед слабой плотью.
Нелепый нарост оказался отнюдь не случайной ошибкой нерадивого каменщика — похоже, в этом замке не было вообще ничего случайного.
А то, что наиболее походило на простое совпадение или чью-то небрежность, скрывало в себе гораздо больший смысл, нежели то, что, казалось, исполнено было скрытого смысла.
Впрочем, ни о чем подобном Костас подумать не успел, каменная глыба, оказавшаяся потайной дверью, медленно приоткрылась перед ним, приглашая — если хватит дерзости и сил — проследовать в неизвестность.
Не без колебаний Костас решился.
Помещение, в котором он оказался, протиснувшись в узкую щель, оказалось совсем небольшим и совсем не таким высоким, как центральный зал подземелья и сводчатые коридоры.
Более всего оно напоминало маленькую кладовку или тайник, в котором на глазах потрясенных преследователей легко мог исчезнуть уходящий по коридору обитатель замка.
Буквально раствориться в стене.
Похоже на Дракулу.
Очень похоже.
Костас снова вспомнил рассказы покойного доктора Эрхарда — тот, кто запомнился в веках как «сажающий на кол», был отнюдь не тупым садистом. Валашский господарь обожал всевозможные фантасмагории и розыгрыши, леденящие душу.
Этот, пожалуй, был из той самой серии.
Луч фонарика скользил по неровным, шероховатым стенам тайника и поначалу не находил ничего в сером каменном однообразии.
Потом…
Потом Костас испытал удушливый спазм ужаса.
Глаза неожиданно столкнулись с чьим-то пристальным взглядом.
Некто смотрел на него из темноты, в упор.
И был почти рядом.
Прямо напротив.
Рука с фонариком застыла на мгновение, и этот миг, показавшийся вечностью, Костас как завороженный смотрел в эти глаза.
Огромные, миндалевидные, неподвижные.
Неживые.
Последняя мысль забрезжила в сознании, возвращая способность думать и двигаться.
— Нет, черт возьми, это не человек. И не призрак. Это… Это…
Луч фонарика лихорадочно заметался по стене.
Сердце в груди Костаса встрепенулось, забилось медленно, постепенно возвращаясь к привычному ритму.
— Портрет! Черт меня побери, портрет. Ай да Льянка! Не соврала, глупая курица!
Он почти пришел в себя, и рука с фонариком двигалась теперь неспешно, постепенно отвоевывая у тьмы древнее изображение.
Женщина на портрете, чьи глаза внимательно, как почудилось сначала, разглядывали Костаса, была молода и действительно — в этом тоже не солгала бойкая трактирщица — удивительно красива.
Впрочем, несомненно, следовало отдать должное и неизвестному живописцу.
Он же, в свою очередь, строго следовал иконописным традициям. И потому слегка вытянутый смуглый лик, тонкий нос и огромные миндалевидные глаза той, что позировала ему четыреста лет назад, складывались в облик богоподобный.
Нежные губы ее, как и положено было бы святой деве, тронула легкая, едва заметная улыбка.
Но главное…
Луч фонаря снова замер, словно зацепившись за одну точку на картине.
Да, без сомнения, главное, что рождало ощущение святости, а вернее, сходства с Девой Марией, был младенец.
Женщина на картине держала на руках младенца, столь же трепетно прижимая его тонкими руками к груди, сколь тысячу раз на тысячах икон прижимает младенца Христа к себе Пресвятая Матерь Божья, Пречистая Дева Мария.
— Боже правый! Поенарская принцесса была матерью. Неужто грозный Дракула обрек на смерть и свое дитя?
Луч фонаря снова пустился блуждать по стене.
Непроизвольно Костас сделал несколько шагов вперед, стремясь приблизиться к портрету почти вплотную.
Будто это могло что-то прояснить.
Впрочем, возможно, и могло бы.
Не случись того, что произошло.
Сначала ему показалось, что дело заключается в пустяке: нога неловко встала на подвижный камень — и Костас на секунду потерял равновесие.
Как и все в подобных случаях, он взмахнул руками, широко, насколько позволяло пространство, раскинув их в стороны.
Главное, мелькнуло в сознании, не зацепить портрет.
Он еще не знал, что это было далеко не главным.
Руки парили в пространстве, не касаясь портрета, и, по всему, давно уже следовало обрести равновесие.
Но вместо этого Костас почувствовал странное — почва, качнувшись, стремительно ушла из-под ног.
И сразу же он очутился в чьих-то сильных, можно было подумать — спасительных и дружеских объятиях.
Одно удручало и мешало поверить в это безоговорочно.
Были те объятия холодными.
Ледяными, как могильные плиты в старинных склепах.
Логика доктора Брасова

— Могу вас заверить, она всегда была безупречна! Именно безупречна. Потому оппонентам приходилось туго. И вообще — полемистом он был от Бога. Но почему — ради всего святого! — дорогая леди, у вас возник этот вопрос? Неужели существует повод, дающий основания усомниться?..
Старик разволновался не на шутку.
Встреча с профессором Ионеску была первой из тех «полезных и необходимых встреч», которые взялся организовать для друзей лорда Джулиана его высокопоставленный знакомец.
Пока — надо сказать — он неукоснительно держал слово.
Стивен Мур с утра отправился знакомиться с румынскими криминалистами, занятыми расследованием сразу нескольких кровавых, судя по всему, все-таки ритуальных убийств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124