— Вы иронизируете?
— Упаси Боже! Но уж коль скоро вы вспомнили, что я психолог, — подсказываю вам простейший психологический прием. Если трудно что-то выразить словами, попробуйте придумать метафору.
— Метафору? Хорошо. Я попробую. Это… Это… Примерно вот что: представьте себе двух ученых, вернее, одного ученого и его ученика и последователя, работающих над созданием какого-нибудь механизма или — нет! — еще лучше — оружия. Опасного, смертельного оружия. Они были близки к завершению работы и абсолютно уверены в том, что созданное орудие им послушно. Однако во время одного из последних, возможно — самых последних испытаний, произошла трагедия. Ученый погиб, а ученик… по воле провидения, или случая, или… Только — заклинаю! — упаси вас Боже думать о счастливом случае! Словом, ученик остался жив. Вы по-прежнему станете обвинять его в предательстве?
— Потому что остался жив? Разумеется, нет. Вопрос в другом. Остался ли он верен идее своего кумира, будет ли заново создавать этот смертоносный агрегат? Или отступится в страхе?
— Вы пропустили еще один вопрос. Очень важный, между прочим.
— Какой же?
— В чем причина трагедии? Отчего взорвался агрегат и погиб ученый?
— Согласна, вопрос принципиальный. Так отчего же?
— Порочной, а вернее, ошибочной оказалась сама идея. Понимаете? Они ошибались в принципе. И это для оставшегося в живых страшнее смерти. Даже такой жуткой… Тело его в целости и сохранности, в добром, я бы даже сказал, здравии, а вот душа, мозг… Все разлетелось вдребезги, потому что нет более главного — ради чего существовали они не один год. Нет идеи. Есть ошибка, обман, пустота. Или нет, не пустота даже — монстр, выпущенный на свободу, отчасти по его вине.
— Иными словами, валашский господарь Владислав Третий, прозванный также Владом Дракулой, каким-то чудом оказался бессмертен. Более того, спустя шестьсот лет после собственной гибели и даже отсечения головы он умудрился вернуться к жизни. Причем не призраком бестелесным, а вполне материальным субъектом, способным убивать людей и глумиться над трупами. Так?
Взгляд, который устремил Кароль Батори на Полину во время ее монолога, как ни странно, не был взглядом умалишенного.
Однако ужас, трепетавший в этом взгляде, был столь велик, что и вполне нормальным признать его было бы трудно.
— Так. Именно так. Но — Боже правый! — как спокойно и безразлично произносите вы эти страшные слова. Впрочем, возможно, в том и заключается ваше счастье. И дай вам Бог сохранить его при себе.
— Ну, хорошо. В конце концов, каждый вправе верить тому, чем живет в этот миг его душа. В своей жизни я встречала людей, живущих еще более странными верованиями. Однако скажите мне: в чем же заключается ваша вина? Разве ужасный Дракула каким-то образом подчинялся вашей воле или воле покойного профессора?
— Подчинялся? Конечно же, нет. Поверьте — сейчас мы а имеем дело не просто с монстром, порождением тьмы, но с самой тьмой. Кому, скажите на милость, подчинится она? Разве только самому сатане? А наша вина? Существует — а вернее, существовало — устойчивое поверье: господарь Дракула окончательно сбросит оковы векового сна, в который был погружен волей разгневанных небес, когда последний оставшийся в его роду согласится признать родство и вступить в наследственные права. Теперь вам ясно?
— Теперь ясно.
— Что Кароль Батори — опасный безумец. Не правда ли?! Он почти выкрикнул это, заставив нескольких посетителей кофейни с интересом обернуться в их сторону. А после неожиданно заслонил лицо руками. И, низко уронив голову на грудь, разрыдался.
В каменном плену

Он очнулся довольно быстро от могильного — вот уж точно! — холода, сковавшего тело.
Боли, как ни странно, не было, хотя в памяти сохранились обрывочные воспоминания о бесконечном полете, а вернее — падении в каком-то ограниченном пространстве.
Будто и вправду каменный исполин, жестокий и беспощадный, сжал его в объятиях. А дальше?..
То ли — прыгнул вместе с ним, погружаясь в тартарары. То ли — швырнул его со всей дьявольской мочи в узкий колодец.
Последнее более всего походило на правду, ибо теперь, окончательно придя в себя, Костас вспомнил — это было именно падение в колодец или нечто очень похожее: глубокое, узкое отверстие в гранитной толще подземелья. Теперь он лежал в кромешной тьме. Однако — был жив.
И даже — по ощущениям — не сильно изувечен. Тело покоилось на мягкой песчаной почве, прохладной, но сухой.
Дышалось легко.
Настало, однако, время осмотреться. Он приподнялся с великой осторожностью и сел. Медленно пошарил вокруг себя руками: кругом была пустота, возможно — и, скорее всего, — обманчивая.
Но, как ни странно, именно она несколько успокоила Костаса. К тому же движения не причинили боли — значит, первое ощущение было справедливым: серьезных травм чудом удалось избежать.
Пришло время вспомнить о вещах менее важных, однако ж необходимых. Тем более — нынче.
Что, к примеру, сталось с фонариком в верхнем кармане куртки? Была, правда, еще зажигалка.
Но Костас уповал на милость провидения. И не напрасно.
Фонарик оказался цел и послушно вспыхнул, отозвавшись на легкое прикосновение, — яркий луч пронзил кромешный мрак. И сразу же утратил пронзительность, рассеялся, разбегаясь, широким потоком света. Пустота.
Ничего не увидел Костас поначалу, и ощущение бесконечной подземной пустыни немедленно завладело сознанием, вселив скорее тревогу, нежели успокоив.
Однако очень скоро он разглядел пределы свободного пространства: рассеянный и сильно поблекший луч уперся в стену, издалека показавшуюся такой же каменной и шероховатой, как и стены в замке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124