не помню я и мизансцены, закончившейся
поцелуями; полупьяное восприятие мое обостряло непривычный вкус
чужих губ, химию чужого существа; я никогда прежде не целовалась
ни с кем, и по сравнению с прочими студентками была, несомненно,
отстающей в развитии в этом плане -- по сравнению с замужними
девчонками и с девицами, имеющими любовников или возлюбленных.
Мы целовались довольно долго, а потом покинули аудиторию,
спустились по мраморной лестнице, вышли в узкий прямоугольник
внутреннего дворика, непосещаемый и недоступный взору колодец,
целовались и курили во дворике, потом бродили по городу,
переходя из сада в сад, гуляли по набережным, ели мороженое в
мороженицах, даже выпили по бокалу шампанского; наконец, вышли и
на Фонтанку. Так начался мой первый роман (жаль, что не
последний), в котором, как мне теперь понятно, я искала выхода
из внутреннего тупика; большинство людей поступают подобным
образом сознательно или бессознательно, погружаясь в невольную
ложь истово и нелепо; добром это обычно ни для кого не
кончается, как всякая подмена, как всякие труды
фальшивомонетчиков. Люди смирные, способные терпеть, уважающие
жизнь в итоге женятся и выходят зам уж и, вглядываясь друг в
друга, постепенно привыкая и исполняясь благодарности, более или
менее тихо, мирно и благообразно живут вместе до конца дней
своих. Нетерпеливые натуры, существа страстные, создания,
склонные к поискам идеала (да, да, вот именно: к идиотским
поискам дурацкого идеала, причем материализованного!) или
сверхчувствительные к фальши, особенно к чужой, обречены на
ссоры, разрывы, разводы, драмы, трагедии, нужное подчеркнуть. Я
относилась, разумеется, к нетерпеливым; стало быть, судьба моя
была предрешена. Но в тот вечер я явилась в квартиру Хозяина,
радуясь, чувствуя себя защищенной, в полном дурмане, при всех
козырях, под всеми парусами.
-- А вот и Ленхен, -- сказал, открывая мне, Хозяин, -- под всеми
парусами.
-- Я видела в отдалении Эммери и Камедиарова, -- сказала я. --
Они сейчас подойдут.
-- Не закрывай дверь, -- сказал Хозяин и побежал вверх по
лестнице.
Я осталась в вестибюле. Мне хотелось причесаться и напудрить
горящие щеки.
Под лестницей висела в пространстве плащ-палатка, защитный
крылатый плащ, чей капюшон касался изнанки лестничной ступени, а
полы доходили до полу. Я зашла в закуток за плащом и посмотрела
в зеркальце -- нет ли на губах моих следов от наших неумелых
поцелуев.
Дверь скрипнула, появились Эммери и Камедиаров, они меня не
видели, а я хорошо слышала их. Наверху Хозяин играл на
фисгармонии, Сандро подпевал, оба они смеялись; неожиданным
козлетоном подпел Николай Николаевич.
-- Уж не думаете ли вы, -- тихо и раздельно произнес Камедиаров,
-- что я буду изощряться, воздействуя на альфа-ритм его мозга,
вызывая у него остановку сердца или остановку дыхания?
Транспортируя его в другое измерение? За кого вы меня
принимаете? За фокусника балаганного? За иллюзиониста из
провинциального шапито? Я правила игры знаю. Все будет
по-земному, просто, тихо, в традициях местных широт. Сначала
доведу до его сведения, что его любимица медхен Ленхен -- за
кого он ее держит? Кем считает? Дочерью? Вечной женственности
ипостасью? Беззащитным ребенком? Родной душой? Кстати, внешне
она несколько напоминает его юношескую пассию, вы в курсе? --
что эта самая Ленхен вломилась в его тайник, читала его письма,
да еще и стащила их и на место не положила.
-- Пока.
-- Да, пока; стало быть, сейчас момент подходящий и есть. Что
она все про всех знает и нагло изображает неведение, что она
шантажировала Шиншиллу. Это его заденет сильно, не может не
задеть, он отвлечется, забудется, потеряет бдительность,
скорость реакции, способность предвидеть, -- хотя бы на время.
Все как по нотам. А потом на него донос напишут сослуживцы, он
ведь у нас правдолюбец, человек на все времена, болтает что
попало, проблем никаких; да и Леснин словечко замолвит в должной
инстанции. И поедет наш Хозяин тривиальным образом на лесоповал.
В ватнике. А с его сердцем и с его идеализмом долго он там не
промыкается. Умрет в лагерной больнице. Или блатные прикончат. И
никаких чудес, о Эммери, ни молний, ни громов, ни яду, ни прочих
пошлостей.
-- То есть как раз сплошная пошлость.
-- Эй! -- крикнул сверху Сандро. -- Куда вы там все
запропастились?
Эммери и Камедиаров поднялись по лестнице в комнату, а я на
цыпочках, тише мыши, проскользнула за ними на кухню. Тут
раздался звонок в дверь; пришел Леснин.
Сердце у меня колотилось, как после бега взапуски, тени в
комнате увеличились в размере и приобрели отчаянную
беспросветную провальную глубину, а свечи горели вполнакала и
оплывали слишком быстро.
-- На чем я остановился? -- спросил Сандро.
-- На весьма тесном помещении, -- откликнулся Николай
Николаевич.
-- Да, помещение, в коем проснулся Ганс, показалось ему более
чем тесным; поначалу мелькнула у него шальная мысль: а не в
гробу ли он? Но сперва он сообразил, что геометрия гроба
несколько иная...
-- Геометрия гроба -- это блистательно, -- сказал Хозяин.
-- А кого из авангардистов хоронили в кубическом гробу? --
спросил Николай Николаевич.
-- ...то есть соотношение высоты с шириною более подходило для
сидящего, нежели для лежащего; потом пришло Гансу в голову, что
на Востоке гробы вообще отсутствуют как таковые; и, наконец,
услышал он превеселые женские голоса и даже весьма музыкальный
смех, отнюдь не похоронного настроя. Женщин было несколько, и, в
отличие от ящика, где сидел, согнувшись в три погибели, Ганс,
судя по щелям и отверстиям в досках, там, где они смеялись и
болтали, было светло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32