Там и
сям стояли кувшинчики с прохладительными напитками и горшочки с
пряностями и соусами.
На пороге дворца дремала ручная пантера, приподнявшая голову,
поглядевшая на Ганса и вновь погрузившаяся в сон.
Где-то в глубине сияющих изнутри, подобно изделию из слоновой
кости, неяркой белизной дворцовых покоев мелодично смеялась
женщина.
Под ее беззаботный смех Ганс обошел дворец. На лужайке с
противоположной входу стороны стояла небольшая беседка; вместо
мебели лежали в ней алые, вишневые, гранатовые, малиновые,
карминные, киноварные, розовые подушки. К одной из стен беседки
прислонена была лютня.
Пчелы, шмели, огромные бабочки и стрекозы жили в своем цветочном
Эдеме размеренной и расчисленной жизнью насекомых.
Ганс сорвал с наклонившейся к нему яблоневой ветки огромное
желтое, налитое соком яблоко.
Внезапно словно вздох, или всхлип, или всплеск взбудоражил
воздух. Взлетели бабочки и пчелы, иссякли фонтаны, растворились
и пропали и дворец, и беседка, и цветы, и павлины, и пантера, и
Ганс очутился в весьма скромном оазисе, обведенном песками, с
яблоком в руке в обществе человека, который хохотал как
сумасшедший.
Смеющийся упал на землю, катался, хохоча, утирая выступающие от
смеха слезы, и, наконец, слегка успокоившись, сел и заметил
Ганса.
-- И это все, -- сказал весельчак, указывая на прекрасное яблоко
в руке у Ганса, -- это все, что осталось от Гюлистана?
Тут его снова разобрал смех, он так и покатился, но постепенно
опять успокоился.
-- Что это было? -- спросил Ганс. -- Какие чары недобрые
разрушили дивный дворец и сказочный сад? Может, и дворец, и сад
мне померещились?
-- Почему померещились? А яблоко? Нет, все на самом деле было: и
павлины, и пантера, и розы, и лютня, и ребаб, и красавица. Но
чары не разрушали дворца, и не они превратили кусты и цветы в
пару деревьев и жалкие травы. Это сделал я.
-- Зачем же ты это сделал? И как это тебе удалось?
-- Зачем -- объяснить трудно; впрочем, я попробую. Как? Я только
что снял с безымянного пальца и бросил в колодец перстень
Джамшида.
-- Перстень, вероятно, был волшебный?
-- Ты, вероятно, прибыл издалека и недавно, о чужеземец, если
спрашиваешь, был ли волшебным перстень Джамшида. У нас о нем
знает каждый ребенок. Джамшид -- имя легендарного
могущественного царя; ему принадлежала волшебная чаша, в которой
можно было лицезреть судьбу, и перстень -- символ власти над
духами. Судьба чаши мне неизвестна. Многие охотились за перстнем
Джамшида, немало из-за него пролилось крови и слез, возникло
армий, появилось дворцов и пало царств. Мне перстень Джамшида
достался случайно, я не прилагал к тому никаких усилий. С того
момента, как я надел его, изменилась моя судьба. Духи исполняли
малейшее мое желание. Я мог строить мечети, зинданы, крепости и
дворцы, наполнять драгоценностями сокровищницы, самые красивые
женщины мира были мои. Если мне хотелось, я перелетал с помощью
духов через горы, проходил сквозь стены, пускался в плаванье по
морям на прекрасном паруснике, водил дружбу с царями, эмирами,
военачальниками, учеными, со всеми, с кем захочу. В пустоте
пустыни по мановению моей руки возникали караваны, вставали
шатры, зеленели оазисы, появлялись источники, звучали струны
каманджи. Каких только экзотических кушаний я не перепробовал!
Однажды духи потчевали меня боярскими щами из страны неверных
Московии, фаршированными тухлыми яйцами соловьев из Китая,
политыми лимоном лягушачьими бедрышками от франкских поваров и
печенью кита из страны, где никогда не тают льды. Я слышал крик
боевых слонов и плач эоловых арф. Я видел летающих рыб и
непоющих птиц. Для меня танцевали пери, пели гурии, цвели
невиданные цветы.
Он ненадолго замолчал.
Ганс осторожно спросил:
-- Зачем же ты бросил перстень Джамшида в колодец?
-- Ты не представляешь, сина, во что превратилась моя жизнь с
этим перстнем.
-- Ну, почему же, -- сказал Ганс, -- я представляю.
-- Ах, нет! -- с горячностью воскликнул его собеседник. -- То,
что у меня вовсе не осталось желаний, ничего такого, о чем
обычный смертный мечтает (а мечты греют в полночь лучше кошмы),
еще можно было бы стерпеть, хотя мужчина, выдумывающий желания,
абы их иметь, перестает быть мужчиной и становится капризной
избалованной бабой, заслуживающей разве что плетки. Но если бы
ты знал, как жутко ощущение безграничной власти! Какой холод
устанавливается в душе, не встречающей сопротивления жизни! Как
быстро отлетает соскучившаяся душа, -- а ты остаешься влачить
существование земное без нее, словно изгой, словно поставленный
вне всего человеческого рода, хуже прокаженного! Короче говоря,
сегодня я снял этот перстень и бросил его на дно, где засосет
его ил, где пребудет он, никого не искушая, пока какой-нибудь
несчастный счастливчик водонос не вознамерится почистить
колодец. Но это уже будет его печаль. А у меня в подчинении
духов теперь нет. И дворца у меня нет, и сада, и красавицы
отсутствуют, все как одна, и луноликие, и рыжекудрые, и
чернобровые, и полногрудые, и тонкорукие, на любой вкус; и снова
придется мне заботиться о хлебе насущном, не зная, ждет ли
вечером меня лепешка, не говоря уже о плове. Прощайте, эмиры,
прощайте, океаны, прощайте, яства, прощайте, золото и серебро! Я
свободен!
И он опять расхохотался.
-- Что же тебя во всем этом так смешит? -- спросил Ганс
смеющегося.
-- Мне просто хорошо, -- отвечал бывший властелин мира, -- я
опять стал человеком. Кажется, я счастлив.
-- Ладно, -- сказал Ганс, -- я понял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32