В сущности, с дневной жизнью они не вязались
вовсе; видимо, объединяла всех присутствующих своеобразная
эмиграция в ночь, в реалии иного времени, о коем напоминала вся
обстановка квартиры Хозяина, в бытие, не имевшее иного места,
кроме полуночного неурочного часа. Окружающая жизнь, хоть и
являлась жизнью, а не рекламным роликом, несла в себе черты
киножурнала "Новости дня", обязательного пролога любого
киносеанса, отдавала новоделом, простецкими чувствами,
незамысловатостью; а нашу компанию окружал воздух музея.
Кунсткамера, вмещавшая на равных модного советского беллетриста
Леснина, обаяшку-шахматиста Сандро (Хозяин называл его
"Шура-Просто Так"), изобретателя из засекреченного КБ
Камедиарова, солиста балета с подчеркнуто дамскими манерами по
кличке Шиншилла, передового ученого, бонвивана и вивера Николая
Николаевича, молчаливого Эммери (кажется, работавшего
лаборантом) и Хозяина, музыканта, подрабатывавшего на
Леннаучфильме. И меня, студенточку эры нижних крахмальных юбок.
Конечно, библиотека оказалась в моем распоряжении, Хозяин
оставил меня в квартире одну, а я закрыла входную дверь на
крючок, чтобы он не застукал меня у тайника. Я так волновалась,
входя в роль злоумышленницы, что чуть не сломала каблук,
поднимаясь по лестнице. Потайной ящик легко отщелкнулся и
вылетел вперед, и я взяла в руки флакончик с притертой пробкою.
Я открыла пробку; совсем немного, чуть покрыто дно,
темно-лиловой, почти черной, маслянистой, с керосиновым отливом,
жидкости. Я понюхала флакон, и голова у меня пошла кругом от
странного запаха, моментально забравшегося в ноздри, ударившего
в виски, окутавшего облаком. Закрыв пробку, я поставила флакон
обратно. И надела маску, и вправду закрывавшую все лицо. Она
была мне совершенно впору. Но и маску пропитывали экзотические
ароматы, все ароматы Аравии овевали лицо мое. Мне захотелось
посмотреться в зеркало. Внезапно обратила я внимание на то, что
окружение через прорези маски кажется мне не таким, каким видела
я его прежде. Корешки одних книг полуистлели, другие выглядели
обгоревшими, третьи книги на глазах рассыпались в прах,
четвертые были яркие и даже светились. Выйдя из библиотеки, я
оглядела комнату. Дряхлые кресла и прадедушкин диван стояли как
новенькие, тусклый посекшийся темно-зеленый шелк ширмы стал
изумрудным, а грязно-желтые птицы на шелке -- золотыми. На столе
вместо обычных карт валялись карты размером вчетверо больше, и с
незнакомыми мне фигурами: жрица, маг, шут, император, пустынник,
всадник; да и в качестве мастей изображения жезлов, чаш, мечей и
монет помечали карты. На небольшой деревянной колонне с
бронзовой капителью, служившей Хозяину подставкой для кашпо без
цветка, теперь красовался пудреный парик. Я двинулась к зеркалу,
также видоизменившемуся, горизонтальному, в лилово-прозрачной
раме из стеклянных перевитых листьев и стеблей. Я глянула в
лиловый стекольный омут. Обнаженная смуглая девушка в вишневой
бархатной маске. Вздрогнув, я провела рукой по плечу и
почувствовала одежду. Отражение тоже провело по плечу рукою, я
увидела на левом плече отражения родинку; моя натуральная
родинка обреталась на правом плече и укрыта была кофточкой. Я
ретировалась в библиотеку, сняла маску и зажмурилась. Открыв
глаза, я обнаружила библиотеку во вполне тривиальном виде, так
же как и комнату, куда я тут же выглянула, распахнув занавески.
Тихо, тихо всё. Ни парика. Ни лилового зеркала. Обычное в
деревянном багете. Потертые стулья. Старая ширма. Карты как
карты. Надеть маску вторично я не решилась.
Пачка писем. Пожелтевшая бумага. Верхнее письмо по-французски.
"Дорогой Ла Гир!" В дверь позвонили. Я водворила тайник на
место, разложила тетради и книги на бюро, -- не любя и не умея
врать, я проявляла черты опытной лгуньи и лицемерки. "Кто там?"
-- спросила я. "Водопроводчик". -- "Хозяина нет дома, я вам не
открою". -- "А вы-то кто?" -- "Домработница", -- ответила я не
сморгнув.
Вскоре пришел и Хозяин.
-- Что это ты, медхен Ленхен, лисичка ты этакая, меня, старого
зайца, в лубяную мою избушку не пускаешь?
-- Моя-то ледяная растаяла. А лубяные избушки разве не на
Лубянке? На Фонтанке, чай, другая застройка. А почему "старого
зайца"? Не старого волка?
-- По сказке, детка, все по сказке.
-- Между прочим, водопроводчик заходил.
-- Трешку просил или воду отключал?
-- Я ему не открыла.
-- Сурова ты сегодня, медхен Ленхен. А почему не открыла?
-- Откуда я знаю, что он водопроводчик? Может, это были ваши
воры.
-- Резонно, -- сказал Хозяин. -- Теперь я навеки
скомпрометирован перед жилконторою -- если то был водопроводчик
-- твоим женским голоском из холостяцкой квартиры.
-- Я сказала, что я домработница.
-- Тембр у тебя на домработницу не тянет. Ты флейта, а
домработница валторна.
-- Неправда ваша, -- сказала я, -- она литавра. Но
водопроводчику не до таких тонкостев, если ему трешка
улыбнулась. А если воры, в следующий раз остерегутся лезть в
ваше отсутствие.
-- Остерегутся? Тебя побоятся?
-- Не меня, а мокрого дела.
-- Говорил я тебе, Ленхен, неоднократно, -- сказал Хозяин,
поджаривая покупные котлеты, -- прекрати читать детективы.
-- Не могу прекратить. Я их люблю.
-- Что там любить-то?
-- Ну, как же, -- сказала я, собирая маскировочные черновики
реферата, -- кто убил, выясняется, преступник наказан, значит,
добро торжествует.
-- А кого убили, тот воскресает? Для полного торжества. Чтобы
принять участие в торжестве.
-- Иногда вы такой серьезный, что я вас подозреваю в полном и
глубочайшем легкомыслии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32