– К стене!
Лязгнул замок; после чего Иннокентия Всеволодовича втолкнули внутрь. В нос ударил резкий запах параши, грязного человеческого тела и махорки. Рассчитанная на шесть человек, камера вместила не менее двадцати задержанных. Казалось, все спали. Но с появлением здесь нового обитателя люди зашевелились. Кто-то матюгнулся, кто-то перевернулся с боку на бок.
– Свежак! – донеслось из дальнего угла.
Монахов оставался стоять у двери. По всем правилам сейчас должна была состояться «прописка».
С верхнего яруса нар спрыгнул тощий мужичок, на котором были надеты лишь синие спортивные бриджи и кроссовки из кожзаменителя. Прямым ходом он направился к Иннокентию Всеволодовичу.
– Ка-а-акие мы ва-а-ажные! – начал он выписывать круги перед Монаховым, то и дело норовя пощупать его то за лацкан дорогого шелкового пиджака, то за пуговицу. – Богатенький дядя, да?
В ответ Монахов пока что молчал. Не было повода вот так с ходу затевать ссору. К тому же он знал наверняка – если в камере есть хоть один из воров, живущих по понятиям, ничего страшного ему не грозит.
– Покажь карман, фраерок! – с вызовом бросил ему тощий. И правда – потянул руки к карману брюк.
– Не суй грабки Руки (жарг.).

, пока локши Ноги (жарг.).

не протянул! – хрипло и насколько мог грозно ответил ему Монахов.
– Тю-тю-тю! Ты где суровости набрался? – деланно удивился тот.
Теперь уже в камере никто не спал. Все с нескрываемым интересом ожидали, что будет дальше. Действительно интересный тип подселился к ним в хату. Одет с иголочки, правда, физиономия разбита и клифт Пиджак (жарг.).

запачкан. Наверняка непростой гусь. Такого и распотрошить не грех.
– Тебе привет, корешок, от Прасковьи Федоровны! – весело сообщил тощий.
Прасковьей Федоровной на лагерном жаргоне называли отхожее место, парашу. Иннокентий Всеволодович знал, как ответить на эту фразу.
– Я с детства ссу стоя, а cру сидя, – с легкой ухмылкой произнес он.
– О-о! – теперь уже всерьез удивился тощий. – Да мы образованные! Тогда что кушать будешь? Мыло со стола или хлеб с параши?
Правильный ответ в данном случае отрицает любой выбор.
– Ты, чучело! – Терпению Монахова пришел конец. – Стол – не мыльница, параша – не хлебница. Пошел в… – Он жестко толкнул в грудь тощего и решительно шагнул в глубь камеры. Тощий, не ожидая такого поворота, повалился на пол, но тут же вскочил и бросился на новичка.
– Куда послал?!.
Но Монахов и здесь был прав. Он не мог никого послать лишь на хрен, следуя тому же воровскому закону.
Властный голос с дальних нар остановил тощего:
– Угомонись, Прыщ! Как гостя встречаешь? Подойди сюда, земеля. – Это уже относилось к Иннокентию Всеволодовичу, и он пошел к позвавшему его.
Расслабляться не стоило. Экзамен продолжался. Монахов же внутренне приободрился. Судя по всему, он попал в так называемую «черную» камеру, где имели силу блатные понятия. В «красной» же, где власть держат фраера (вымогатели, бандиты и'убийцы), вся процедура «прописки» была бы сведена к зверскому избиению.
На нарах сидел человек преклонных лет, голый по пояс. Торс его сплошь покрывали татуировки, большинство из которых были знакомы. На плече был выколот паук-крестоносец. Значит, владелец ее был наркоманом. Грудь украшало изображение зека в полосатой робе с пером в руке, склонившегося перед листом бумаги. У зарешеченного окна горела свеча. А ниже подпись: «Пусть превратится в страшный сон все то, что мною прожито». Перед Монаховым сидел вор-рецидивист. К гадалке не ходи – пахан хаты.
– Твое место. – Он пинком согнал кого-то с соседних нар, освободив Монахову лежак. – Всем спать! – скомандозал сокамерникам, после чего в «хате» воцарилась тишина до самого утра.
Иннокентий Всеволодович обратил внимание на то, что так скоро прекратилась его проверка на вшивость. Обычно новичков встречают иначе.
…Во сне грезились кошмары. То и дело он вскрикивал, хрипло дышал и ворочался с боку на бок, мешая отдыхать другим. Свои нары в камере имел лишь пахан. А теперь вот рядом с ним Монахов. Остальные спали по очереди. И никто не смел потревожить вновь прибывшего. Беспредела здесь пока еще не знали.
Часов в девять утра дверь камеры отворилась и выводной выкрикнул:
– Монахов! На выход с вещами!..
Его вновь привели в кабинет подполковника Бурханова. Тот сидел за своим рабочим столом и пил ароматный зеленый чай. Увидев Монахова, мило заулыбался, но потом округлил глаза:
– Иннокентий Всеволодович! Что с вами? Вас кто-то бил в камере?
– Нет, все в порядке, – зло усмехнулся тот. – С верхних нар упал. Ушибся немного.
– Какая жалость! – всплеснул подполковник руками. – А я вас обрадую. Ошибка с вами вышла. Недоразумение, понимаете ли…. Вот, отпускаем вас…
Понятно. Сработал Багаев. Значит, все это было под его контролем? И задержание, и полет из окна второго этажа в наручниках, и камера… Хорошо, хоть не забыл освободить…
Извинений от Бурханова Иннокентий Всеволодович и не ждал. Получил корешок подписанного пропуска и поспешил к выходу.

Ленинград

Иван Иванович Багаев, убедившись, что его режиссерская постановка удалась на славу и агент Голубь в Ташкенте выпущен на свободу, отправился в город на Неве, чтобы самолично встретиться там с Серегиным. Вхождение во власть нужно было завершать. Не бросать же начатое на полпути!
– Уж и не знаю, что бы делал без вас! – развел руки Бизон, привечая Багаева в своем доме. – Дай Бог вам доброго здоровья и долгих лет жизни!
Они приняли за успех по рюмке коньяку.
– Да-а, – озабоченно покачал головой генерал. – Доставили вы мне хлопот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123