Но Валя не слышала. Она наконец проснулась окончательно и поняла, что вокруг хлещут волны, что бот швыряет из стороны в сторону и что у нас всех слишком взволнованные и серьезные лица для спокойного, благополучного плавания.
– Ой, что это? – испуганно спросила она.
– Нет, Даня, – задумчиво и медленно произнес Фома, – если бы у меня была такая сестра, я бы сбежал из дому.
Фома Тимофеевич, кажется, тоже растерялся, увидев Валю. Во всяком случае, он долго молчал и только теперь спросил её каким-то растерянным голосом:
– Ты как сюда попала?
– Мама меня не пустила, – начала объяснять Валя, – я и решила, что все равно проберусь. Вы магазин пошли осматривать, а я залезла в кубрике на верхнюю полку и одеялом накрылась. И заснула. Я ведь ночь почти не спала, – объяснила она, будто главная её вина была не в том, что она залезла на судно, а в том, что она заснула не вовремя.
– Только девчонки нам не хватало! – сказал Фома Тимофеевич, и голос его звучал, как стон. Но сразу же он овладел собой. – Ну, вот что, – загремел он яростным голосом, – раз уж ты попала сюда, помни – здесь судно. Если струсишь и дисциплину нарушишь, знаешь, что с тобой будет?
Валя только кивнула, глядя на Фому Тимофеевича испуганными глазами.
– Все вниз! – выкрикнул Фома Тимофеевич. – Быстро!
– Иду, иду! – закивала головой Валя, которой, кажется, и самой очень хотелось поскорее скрыться с глаз разъяренного капитана.
Она повернулась и пошла вниз по трапу, и всем своим видом она показывала, что она очень хорошая и послушная девочка и совершенно не за что на неё сердиться.
– Да, – повторил Фома убежденно – я бы сбежал из дому.

Глава десятая. НАС ЗАСТАВЛЯЮТ РАБОТАТЬ

И вот мы спустились в кубрик все четверо – мы с Валей, Фома и Глафира – и расселись на койках. Это так просто сказать – расселись. Нас швыряло в разные стороны, мы налетали друг на друга, цеплялись за поручни, за бортики коек и все-таки наконец расселись. Тускло светила лампа под потолком, заделанная железной решеткой. И очень неприятно было слушать, как в борт ударяют волны. Казалось, что борт тоненький-тоненький – так отчетливо были слышны удары. Бот поднимался и летел вниз, и каждый раз у меня замирало сердце и подкатывало к горлу. Валька тоже, кажется, сообразила наконец, в какую она влипла неприятную историю из-за своей привычки всюду лезть. Она сперва ещё хорохорилась, а потом побледнела, легла на койку с ногами и ещё минуты через три начала потихонечку хныкать.
– Чего ты? – мрачно спросил её Фома.
– Тошнит, – чуть слышно ответила Валя, – и голова кружится.
В это время волна ударила в борт, и Глафира тихонько пробормотала:
– Ой, мамочка ты моя родная!
– А вас, тетя Глаша, тоже укачало? – спросил Фома,
– Что ты! – возмутилась Глафира. – Меня разве укачает? Боюсь я, Фома, ну до смерти прямо боюсь! – Тут волна как под дала снова в борт, Глафира охнула и забормотала: – Ой, мама ты моя; мамочка! Это же ужас, что такое делается!
– Да ну, тетя Глаша, – солидно сказал Фома, – чего вы, на самом деле! Ничего же опасного нет. И мотор, слышите, ровно работает, и дед ведет судно, а он знаете какой опытный?
– Ой, знаю, – простонала Глафира, – всё знаю – и про мотор и про деда, а все равно волна как поддаст, так у меня все прямо…
Тут волна поддала и Глафира забормотала:
– Ой, мама моя дорогая, вот ужас, вот ужас!
Так мы сидели, и время шло, шло, и ничего не менялось. Тихонько поскуливала Валька, на разные голоса взывала к своей маме Глафира. Я, правда, молчал, но, по чести сказать, мне хотелось не то что заскулить, а просто полным голосом закричать караул. Только у Фомы был спокойный вид человека, который чего-то ждет, знает, что ждать необходимо, что ждать придется долго, приготовился к этому и запасся терпением. С таким видом он мог бы сидеть на приеме у зубного врача, если бы была большая очередь.
Потом по трапу затопали сапоги, и в кубрик вошел Новоселов. Он был в зюйдвестке, проолифленных штанах и куртке. Не знаю, где и когда успел он одеться. Он весь был мокрый, а на плечах и на зюйдвестке налип талый снег.
– Ну, как существуете, морячки? – весело сказал Новоселов. – Ничего, живы?
– Ой, Степа, – застонала Глафира, – до чего страшно! Что там наверху? Не тонем ещё?
– Как можно, Глаша, тонуть? – удивился Новоселов. – Разве потонешь с Фомой Тимофеевичем? Его волна боится. А как молодежь?
– Стонут, дядя Степа, – солидно сказал Фома, – скрутило их очень.
– С непривычки, конечно, может скрутить, – согласился Новоселов, – только, смотрю я, не делом вы занимаетесь. Не годится это – сидеть да слушать, как волна бьет. Это и храбрый человек струхнет.
– А как же, дядя Степа? – спросил Фома.
– Работать надо, – решительно сказал Новоселов – Есть у вас, Глаша, какая работа?
Тут волна так ударила в борт, что Глаша даже взвизгнула:
– Ой, мамочка, мамочка, мамочка! – Потом она помолчала и продолжала уже более спокойно: – Какая тут работа! Книжки надо бы разобрать, да разве это возможно?
– Почему невозможно? – удивился Новоселов. – Обязательно возможно. Книжками займитесь, вам полегче и станет. И ребят поднимите. Ничего, что укачало, за работой забудут. Давай, Фома, организуй. Давайте, Глаша. Нечего, нечего.
Фома с сомнением посмотрел на меня, потом с ещё большим сомнением на Вальку и хмуро покачал головой.
– Не знаю, дядя Степа, – сказал он, – как их поднять.
– Давай, давай, – сказал Степан. –
ЭЙ, Валентина, вставай, работать надо. Нечего на койке валяться.
– Вот ещё! – буркнула Валя. – Не могу я работать, оставьте меня в покое!
– Что? – удивился Новоселов. – Это ты с кем говоришь? Ты понимаешь, что ты на судне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48