Только там, где выкинуло на берег бот, камни отступили, открыв маленькую бухту с пологим песчаным берегом. Впрочем, и на берегу, на приглаженном водою желтом песке, лежали черные, обточенные морем камни. Прислонившись к одному из таких камней, сидел Фома Тимофеевич. Глаза его были закрыты, лицо бледное-бледное, сбоку седые волосы слиплись от крови, и кровь тоненькой струйкой текла по щеке. Фома обогнал нас. Пока мы выбирались по наклонному трапу, он уже сошел с бота и стоял возле Фомы Тимофеевича. Мы попрыгали на берег и собрались вокруг нашего капитана.
– Его о борт ударило, – хриплым голосом сказал Фома, – оглушило, он с палубы покатился – и головой о скалу. – Фома шмыгнул носом и вопросительно посмотрел на Глафиру: как думаешь, будет жить старик?
Глафира сразу же начала действовать. Она решительно наклонилась и оторвала от подола своей юбки неширокую полосу.
– Помочи тряпку, – сказала она, – да поищи воду почище, только пресную, морская нехороша.
– Я чайник с бота принесу, – сказала Валя. – У нас чайник на боте с водой, может, он и не вылился.
Она быстро влезла на бот и через минуту радостная появилась снова.
– Есть вода в чайнике! – кричала она, осторожно сползая по палубе.
Фома потрогал Коновалова за плечо.
– Дед, – сказал он, – слышь, дед!
Коновалов молчал. Испуганными глазами Фома посмотрел на Глафиру.
– Ничего, ничего, – сказала Глафира. – Рана-то не особенно глубокая. Я в больнице насмотрелась, знаю.
Она намочила тряпку и осторожно стала перевязывать голову Фоме Тимофеевичу. Капитан пошевелился и пробормотал что-то.
– Ты чего, дед, а? – спросил Фома.
– Я ничего, – сказал Коновалов, – Колдун это.
Мы все слушали молча, боясь проронить хоть слово.
– Что, что, дед? – спрашивал Фома. Капитан открыл глаза. Они были замутнены. Плохо было старику, но он упорно продолжал говорить, очевидно с трудом собирая мысяи, но твердо зная, что обязательно должен сказать нам все, потому что мало ли как может повернуться. Может, ему, старику, и конец пришел, а другим спасаться надо. Пока может ещё говорить капитан, должен он все, что надо, сообщить и посоветовать.
– Колдун это, говорю, – повторил Коновалов, – остров Колдун, восточней Кильдинской банки, восемьдесят миль до материка. Ты запоминай, Фома. Прямо на зюйд. Ты запоминай, Фома.
– Говори, говори, дед, – сказал Фома, – я запоминаю.
Коновалов долго молчал, видно собираясь с силами. Большого труда стоило ему каждое слово.
– Продукты учтите, – тихо и очень отчетливо говорил он. – Перепишите всё, разделите на десять дён. Пайки давайте. Ты лучше записывай, Фома, а то забудешь.
– Ничего, ничего, – успокаивал его Фома, – ты говори, я запоминаю.
– За десять дён найдут нас, – медленно говорил старик. – Это наверное. Воду всю на учет возьмите. Снег кидало, вода в промоинах должна быть. Сберегите, чтобы не высохла. Водорослей сухих наберите, снесите куда-нибудь, чтоб подсыхали, спички все соберите.
– Воду учесть, – повторял Фома, – сберечь, водорослей набрать, насушить, спички собрать…
– Правильно, – кивнул головой Фома Тимофеевич. – Теперь вот что… Мы тут одни, Фома?
У старика путались мысли. Ему, видно, казалось, что, кроме него и. Фомы, кругом нет никого, а Фома понял его иначе.
– А кто же тут? – спросил он. – Тут место необитаемое.
Тогда Фома Тимофеевич заговорил тихо, почти шепотом, но мы так напряженно вслушивались, что хоть и с трудом, а различали каждое слово:
– Жгутов будет в начальство лезть, – говорил капитан, – не пускайте, нет ему доверия, Глафира начальство. Пусть Жгутову не подчиняется. Ты ей так и скажи. Понял, Фома?
И тогда выступил вперед Жгутов, Я раньше не замечал его. Он держался в стороне, особняком, стараясь не привлекать к себе внимания, да и мы думали только о капитане, слушали только капитана. Сейчас Жгутов подошел к Фоме Тимофеевичу и наклонился над ним.
– Напрасно меня обижаете, Фома Тимофеевич, – сказал он. – Вина моя есть, я не говорю, но только пусть даже я виноват, я же моряк, Фома Тимофеевич. Я же выручить всех могу. Не ребята же выручат, не Глафира же.
Капитан молчал. Он, видно, с трудом понимал, откуда вдруг появился Жгутов: они же, кажется, были вдвоем с Фомой.
– Это кто говорит? – спросил он наконец.
– Это я, Жгутов, механик ваш, Паша Жгутов.
Опять капитан долго молчал. Потом спросил:
– Фома, Глаша, вы куда ушли?
– Здесь мы, Фома Тимофеевич, – сказала Глафира, – это я говорю, вы меня слышите?
– Ты гони его, Глаша, – сказал капитан, – гони, слышишь? Пусть уходит. Его нам не надо. Поняла? Ты лучше со Степой посоветуйся. Степа хороший человек, не подведет. Моряк наш Степа.
Ой, какое несчастное, испуганное лицо было у Глафиры!
– Какой Степа, Фома Тимофеевич? – спросила она.
– Как – какой? – удивился Коновалов. – Новоселов Степа, матрос.
– Смыло его, – сквозь слезы сказала Глафира. – Утонул наш Степа, Фома Тимофеевич.
Капитан молчал и молчал очень долго, видно стараясь все сообразить, все вспомнить.
– Когда же это? – спросил он наконец растерянно. – Я и не помню.
И опять замолчал, стараясь собраться с мыслями.
– Ой, – простонала Глаша, – ну что же это такое!
А капитан опять заговорил медленно, тяжело, с трудом произнося слова: – Как ветер, Глаша, стихает?
– Стихает, Фома Тимофеевич, – сказала Глафира.
– А волна как, пологая?
– Будто пологая стала.
– Ну, значит, шторму конец. Должны нас выручить, – уверенно сказал капитан. – Не могут на Колдун не зайти,
– Вы отдыхайте, Фома Тимофеевич, – ласково сказала Глаша. – Вы не думайте, непременно за нами зайдут, не тревожьтесь.
– Пить мне охота, – еле слышно прошептал капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48